Школьное богословие

Диакон Андрей Вячеславович Кураев
(главы 8-32)

 

Съдържанието на този документ се генерира с безвреден за Вашия компютър active content (javascript).

 

 

Первый урок

Илюстрация към приказката "Снежната царица" от Ханс Кристиян АндерсенС чего может начаться первый урок? Я обращаюсь к "Снежной королеве" (Снежната кралица - Ханс Кристиан Андерсен, болг.). Все дети эту сказку знают. Кто мультфильм смотрел, кто фильм, кому книжку читали. И, значит, с ребятами можно начать говорить на их же материале.

И все помнят эпизод, когда Герда подходит к замку Снежной королевы и пробует туда войти, но стража Снежной королевы не дает ей прохода. И все-таки Герде удается попасть к Каю. Как? Каким образом беззащитная девочка победила целую армию? Дети начинают фантазировать: "ее горячее сердце растопило лед", "она победила любовью", "она прорвалась, потому что ей очень хотелось" и т.д. Но нет. У Андерсена об этом говорится ясно: Герда начала читать "Отче наш", и тогда легион снежинок вокруг нее превратился в ангелов и проложил ей дорогу.

Беда в том, что в советских изданиях этого не было. Полный текст был опубликован только в академическом издании в серии "Литературные памятники". И при обращении к нему заметен еще ряд цензурных лакун. Скажем, когда Герда и Кай возвращаются домой, бабушка сидит и читает книгу - это в советских изданиях. У Андерсена бабушка читает Евангелие и даже прямо говорится, какое место: "Если не будете как дети, не войдете в Царствие небесное". И дети бросаются к ней на шею, начинают танцевать вокруг расцветшего куста роз, и поют рождественскую колядку:

"Розы цветут.
Красота, красота.
Скоро мы встретим младенца Христа".

Это концовка сказки. Но из-за чего начались злоключения Кая? Все помнят, что осколок странного зеркала попал ему в глаз. Осколок этот взялся из разбитого зеркала. Зеркало разбилось, потому что тролли (то есть бесы), создавшие его, старались все на свете отразить в нем в искаженном, исковерканном виде. Затем это зеркало вырвалось у них из рук и разбилось. Но почему оно разбилось? В советском варианте объяснений нет. Закон гравитации, дескать, сработал. А у Андерсена и здесь нет недоговоренностей: бесы захотели отразить в этом врущем зеркале Творца, и начали подниматься вверх. И тогда Бог не допустил этого поругания - зеркало вырвалось из их рук и разбилось. В связи с этим становится понятным (скорее, правда, для взрослых) задание, которое Снежная королева дает Каю. Она поручает ему сложить изо льда слово "ВЕЧНОСТЬ". Ледяная вечность. Рукотворная вечность. Вечность, не созданная Творцом. Это и есть образ ада. Это поистине дьявольская пародия на Бога. Давняя поговорка утверждает: "дьявол - это обезьяна Бога".

Для Андерсена все это совершенно не случайные мотивы. На его могиле в Копенгагене выбиты его слова:

"Душа, которую Бог сотворил по Своему образу, бессмертна, и не может погибнуть. Наша жизнь на земле есть семя вечности. Тело умрет, но душа умереть не может".

Но возвращаемся к первому уроку. Когда дети понимают, что Герда читала "Отче наш", совершенно логично задать им вопрос: "А вы знаете, что такое "Отче наш"?" Дело в том, что у взрослых любая встреча с религиозным проповедником завершается вопросом: "Вы все очень хорошо говорили, я почти во всем с вами согласен. Вот только одного не могу понять: зачем мне все это надо?". На этот вопрос внятно ответить тяжелее всего. Если человек своим сердцем еще не ощутил живую потребность в вере и в Спасителе - значит, он любой ответ будет слышать только ушами, но не душой. Однако для малышей обращение к сказке снимает этот вопрос. Раз Герде это помогло, конечно же, и мне будет небесполезно.

Я иду к доске и пишу эту молитву церковнославянскими буквами. Со всеми титлами, необычными знаками и буквами, отсутствующими в современной русской графике. Я считаю, детей надо знакомить с церковнославянским языком. Для ребенка это удивительно интересный язык. Потому что он с одной стороны прозрачный, не иностранный, а с другой тут есть загадки, шарады, которые можно при известном усилии мысли разгадать самому. Что данное слово обозначает? а почему? а бабушкой какого русского слова стало оно для церковнославянского языка? Преподавание становится проблемным.

Итак - почему "Отче"? Что за форма такая? Понимаете, что это "отец"? Да, понимаем, а почему такая форма? Потому что был такой звательный падеж. А как кого будут называть в звательном падеже в вашем классе? Коля - Николае; Алеша - Алексие; Нина - Нино, Мариночка - Марино. А тут есть повод объяснить, что по церковному Свету зовут Фотинией, а Ваню - Иоанном...

Почему "Отче наш", а не "Отче мой"? Вы согласны, что все люди братья? Дети обычно уже в первом классе об этом узнают. А вы понимаете, что это слово означает? Что мы дети одного отца. Машенька, скажи, у тебя тот же папа, что и у Вани? Она с ужасом говорит: "нет, конечно". Но вы все-таки брат и сестра или нет? Ну раз все люди братья, то и вы в каком-то роде тоже. Значит у вас должен быть общий Отец, где Он? - "Отче наш иже еси на небесех".

Затем можно проспрягать глагол "быти" на церковнославянском (есмь-еси-есть-есмы-есте-суть). И узнать, что русская форма "Ты есть" на самом деле грамматически является неправильной...

А почему Отец наш "на небесах"? Где это на облаках? На Луне? На Солнце? На звездах? Надо отдать должное детям - такие примитивные толкования они отвергают. Просто "небо" - это то, что выше нас и выше всего того, что мы можем построить. Бог всюду. У него нет тела и его нельзя увидеть - как не видимы радиоволны. Но они становятся слышны, если есть радиоприемник. Представьте вы попали на какой-то остров, где аборигены никогда не слышали и не видели радио. У вас же оно есть. Вы его слушаете, а люди вокруг удивляются, совсем как Карлсон: "А как это так много разных людей ухитрилось залезть в такую маленькую коробочку?". Радиоволны достигали этого острова до того, как вы туда попали? Да. Почему же местные жители не слышали их? Вот так и с Богом. Он есть всюду - но не у всех есть достаточно чувствительные приемники, чтобы Его почувствовать. Тут ведь нужно не радио и даже не телевизор. Это чувствуют сердцем. Как чувствуем мы, что вот этот человек добрый, а от того лучше держаться подальше. Так сердце может почувствовать Бог рядом с нами...

Надо сказать, что дети вообще "языковые гении". В этой молитве они вычленяют такие смыслы, которые взрослые не замечают. Например, "хлеб наш насущный". Мы скажем - это ежедневный. И будем глубоко неправы, потому что язык надо слушать. Корень "сущ", а приставка "над". Значит то, что выше существования (по гречески - epiousios). Хлеб наш небесный, хлеб причастия Горнему миру.

"И не введи нас во искушение". Искушение - это когда тебе очень хочется сделать гадость. Ты ее еще не сделал, но чувствуешь - вот-вот... Значит, мы просим, чтобы таких случаев, когда мы способны сделать зло, было поменьше в нашей жизни. Что это означает? Вот сидит Алеша за партой, а перед ним сидит Лена с косичкой, и руки просто сами тянутся дернуть за нее. Искушение, конечно. Как "не ввестись в него"? Надо помолиться. Но о чем? Надо молиться Богу о том, чтобы Лена не носила больше такой искусительной косички? Или лучше помолиться о себе самом: "Господи, укрепи мою волю, чтобы мои руки не лазили куда не надо!".

Так разбираем молитву до конца и в завершение можно предложить детям: когда вернитесь домой, научите этой молитве ваших родителей.

 

 

Творение мира

Перед нами текст, который кажется слишком знакомым и простым, он кажется слишком похожим на мифы. Человеку неверующему он кажется слишком примитивным, человеку церковному - слишком понятным.

Но должен сказать, что, первое, чему учат в семинарии - это уважению к книге. Тебя учат достойным образом относиться к Книге, которая заведомо умнее тебя и которая заслуживает того, чтобы ее изучали, а не просто пробежали глазами, как вчерашнюю газету. Это - слово Божие, и в случае непонимания, лучше попробовать подрасти, а не браться за ножницы.

C другой стороны, это слово обращено к человеку и ждет от него определенного усилия. Библия - путь, и не-идущему непонятна. Конечно, прежде всего, это должно быть усилие духовной жизни, усилие подвига.

Но кроме того, нужно еще и усилие мысли. По слову Владимира Лосского, русского богослова ХХ века:

"если современный человек желает истолковать Библию, он должен иметь мужество мыслить, ибо нельзя же безнаказанно играть в младенца; отказываясь абстрагировать глубину, мы, уже в силу самого языка, которым пользуемся, тем не менее абстрагируем - но уже только поверхность, что приводит нас не к детски восхищенному изумлению древнего автора, а к инфантильности".

Или, по четкой формулировке философа Льва Карсавина - "наивные представления о Боге в содержание веры не входят".

Естественно, что понимание человеком одного и того же древнего текста меняется. Значит, при рассмотрении повествования Моисея нам желательно выяснить: во-первых, какие смыслы его речи были наиболее ясны и важны для него самого и тех людей, к которым непосредственно он обращал впервые свою проповедь. Во-вторых, как этот текст жил в мире христианского прочтения.

Таким образом, в библейских текстах надо различать смысловую полноту Откровения и историю восприятия Церковью этого изначального и полного Слова.

Разбирая вопрос о том, что понимал Моисей под "началом", в котором был сотворен мир, блаженный Августин говорит:

"Все смыслы имел в виду Моисей, которому Бог дал составить книги так, чтобы множество людей увидело в них истину в разном облике. Что касается меня, то я смело провозглашаю из глубины сердца: если бы я писал книгу высшей непреложности, я предпочел бы написать ее так, чтобы каждый нашел в моих словах отзвук той истины, которая ему доступна: я не вложил бы в них единой отчетливой мысли, исключающей все другие, ошибочность которых не могла бы меня смутить".

Одно было открыто людям Ветхого Завета - некая иная мозаика смыслов открылась в этих же книгах людям, смотрящим на них уже с берега Нового Завета.

В христианском представлении, Библия целостна. Это не сборник книг, а единая книга, объединенная единым "персонажем" - Христом. Ветхий Завет говорит об ожидании Искупителя [Указател на Месианските пророчества в Стария Завет]. Евангелие - о Его жизни. Корпус апостольских текстов, включая Апокалипсис, - о новых судьбах Его народа, Его Церкви. Сама Библия есть путеводитель, "педагог ко Христу". Она ведет к Богу, к Омеге - и смысл путеводителя определяется именно смыслом последней точки, целью.

Все показано так, чтобы пробудить жажду искупления в человеке: притом не своими силами, а Божиими. Если мы внутренне не переработаем книгу Бытия - мы не будем иметь нужного фона для чтения Евангелия. Сам смысл пришествия Христова будет не ясен, если мы не переживем тайну творения.

И, напротив, смысл первых рассказов Библии будет темен, если не видеть в нем приуготовление к Евангелию. Тем более этот смысл будет искажен, если видеть в Библии лишь "еврейский фольклор". По слову английского поэта Т. С. Элиота, тот, кто называет Библию памятником культуры, считает ее памятником на могиле христианства.

На деле это - пророческая книга. Моисея, автора книги Бытия, называют пророком. Однако в его книгах больше истории, чем предсказаний; в них больше рассказывается о прошлом, нежели о будущем. Почему же он "пророк"?

Библейский пророк - это не футуролог. Он созерцает не будущее, но волю Бога. Об обычном предсказании люди думают, что грядущие события являются причиной высказывания прорицателя, они отражаются в его сознании и порождают, как свое следствие, его таинственные слова. В Библии, однако, наоборот: здесь предсказание является причиной будущих событий. Так предсказано - и потому так будет. Почему? Да потому, что Бог - верен. Так Он Сам говорит о Себе (Втор. 7,9). И если Он своей любовью создал людей из небытия - то Его верность и впредь не отступит от них. "И до старости вашей Я тот же буду, и до седины вашей Я же буду носить вас" (Ис. 46.4). Сказанное и открытое Богом не может не исполниться - потому что это воля Неизменного Творца.

Пророк - тот, кто познает и открывает волю Божию, то есть тот, кто видит смысл событий. И в этом смысле, пророчествовать можно не только о прошлом, но и о настоящем. Моисей - пророчествует о прошлом. Моисей ищет волю Божию в прошлом, описывает творение с точки зрения его связи с Богом, а не естественную историю. Предмет его повести - тайна происхождения космоса и место человека в нем.

Вот что увидел в прошлом мира Моисей:

1.1 В начале (1) сотворил (2) Бог (3) небо и землю (4).

1.2 Земля (5) же была безвидна и пуста (6), и тьма над бездною; и Дух Божий (7) носился (8) над водою (9).

1.3 И сказал Бог (10): да будет (11) свет. И стал свет (12).

1.4 И увидел (13) Бог свет, что он хорош (14); и отделил (15) Бог свет от тьмы.

1.5 И назвал (16) Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро (17): день (18) один (19).

 

1.6 И сказал Бог: да будет твердь (20) посреди воды, и да отделяет она воду от воды. (И стало так).

1.7 И создал Бог твердь и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так.

1.8 И назвал Бог твердь небом. (И увидел Бог, что это хорошо.) И был вечер, и было утро: день второй.

1.9 И сказал Бог: да соберется вода (21), которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. (И собралась вода под небом в свои места, и явилась суша.)
1.10 И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел Бог, что это хорошо.

 

1.11 И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя (по роду и по подобию ее, и) дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так.

1.12 И произвела земля зелень (22), траву, сеющую семя по роду (и по подобию) ее, и дерево (плодовитое), приносящее плод, в котором семя его по роду его (на земле). И увидел Бог, что это хорошо.

1.13 И был вечер, и было утро: день третий.

 

1.14 И сказал Бог: да будут светила (23) на тверди небесной (для освещения земли и) для отделения дня от ночи, и для знамений (24), и времен, и дней, и годов;

1.15 и да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так.

1.16 И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью (25), и звезды;

1.17 и поставил их Бог на тверди небесной, чтобы светить на землю (26),

1.18 и управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы. И увидел Бог, что это хорошо.

1.19 И был вечер, и был утро: день четвертый.

 

1.20 И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею, по тверди небесной. (И стало так.)

1.21 И сотворил Бог рыб больших (27) и всякую душу (28) животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее. И увидел Бог, что это хорошо.

1.22 И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле.

1.23 И был вечер, и было утро: день пятый.

 

1.24 И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так.

1.25 И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их. И увидел Бог, что это хорошо.

1.26 И сказал Бог: сотворим человека...

...

1.31 И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро: день шестой.

2.1 Так совершены небо и земля и все воинство (29) их.

2.2 И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмый от всех дел Своих, которые делал (30).

2.3 И благословил Бог седьмой день, и освятил его (31), ибо в оный почил от всех дел Своих, которые Бог творил и созидал (32).

  [1:1] В начало Бог сътвори небето и земята.
[1:2] А земята беше безвидна и пуста; тъмнина се разстилаше над бездната, и Дух Божий се носеше над водата.
[1:3] Рече Бог: да бъде светлина. И биде светлина.
[1:4] Видя Бог, че светлината е добро нещо, и отдели Бог светлината от тъмнината.
[1:5] Светлината Бог нарече ден, а тъмнината - нощ. Биде вечер, биде утро - ден един.

[1:6] И рече Бог: да има твърд посред водата, и тя да дели вода от вода. (Тъй и стана.)
[1:7] И създаде Бог твърдта, и отдели водата, що беше под твърдта, от водата над твърдта. Тъй и стана.
[1:8] Твърдта Бог нарече небе. (И видя Бог, че това е добро.) Биде вечер, биде утро - ден втори.
[1:9] И рече Бог: да се събере водата, що е под небето, на едно място, и да се яви суша. Тъй и стана. (Водата под небето се събра на местата си, и се яви суша.)
[1:10] Сушата Бог нарече земя, а събраните води - морета. И видя Бог, че това е добро.

[1:11] И рече Бог: да произведе земята злак, трева, що дава семе (по свой род и подобие), и плодно дърво, що дава според рода си на земята плод, чието семе си е в него. Тъй и стана.
[1:12] И произведе земята злак, трева, що дава семе по свой род (и подобие), и (плодно) дърво, що дава (на земята) плод, чието семе си е в него според рода му. И видя Бог, че това е добро.
[1:13] Биде вечер, биде утро - ден трети.

[1:14] И рече Бог: да бъдат светила на небесната твърд, (за да осветляват земята и) да отделят ден от нощ и да бъдат знакове и за времена, и за дни, и за години;
[1:15] да бъдат те светила на небесната твърд, за да светят на земята. Тъй и стана.
[1:16] И създаде Бог двете големи светила; по-голямото светило да управлява деня, а по-малкото светило да управлява нощта, създаде и звездите;
[1:17] и ги постави Бог на небесната твърд, за да светят на земята,
[1:18] да управляват деня и нощта и да отделят светлина от тъмнина. И видя Бог, че това е добро.
[1:19] Биде вечер, биде утро - ден четвърти.

[1:20] И рече Бог: да произведе водата влечуги, живи души; и птици да полетят над земята по небесната твърд. (Тъй и стана.)
[1:21] И сътвори Бог големи риби и всякакъв вид животни-влечуги, които произведе водата, според рода им, и всякакви пернати птици според рода им. И видя Бог, че това е добро.
[1:22] След това Бог ги благослови и рече: плодете се и множете се и пълнете водите в моретата, и птиците да се множат на земята.
[1:23] Биде вечер, биде утро - ден пети.

[1:24] И рече Бог: да произведе земята живи души според рода им, добитък и гадини, и земни зверове според рода им. Тъй и стана.
[1:25] И създаде Бог земните зверове според рода им, и добитъка според рода му, и всички земни гадове според рода им. И видя Бог, че това е добро.
[1:26] След това рече Бог: да сътворим човек по Наш образ, (и) по Наше подобие; и да господарува над морските риби, и над небесните птици, (и над зверовете) и над добитъка, и над цялата земя, и над всички гадини, които пълзят по земята.
...
[1:31] И видя Бог всичко, що създаде, и ето, беше твърде добро. Биде вечер, биде утро - ден шести.
[2:1] Така бидоха свършени небето и земята и цялото им воинство.
[2:2] И свърши Бог до седмия ден Своите дела, що прави, и в седмия ден си почина от всичките Си дела, що извърши.
[2:3] Бог благослови седмия ден и го освети, защото в него си почина от всички Свои дела, що бе сътворил и създал.

С В.  П И С А Н И Е. 
   С КЛАВИАТУРАТА: 
Натисни едновременно ALT+P, последвано от ENTER (Mac: COMMAND+P, ЕNTER)

Одна из самых важных в этом повествовании подробностей: "И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма" (Быт. 1,31). Дело в том, что без этого свидетельства Шестоднева невозможно понимание самой сути Евангелия: "Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного" (Ин. 3,16)... Значит, мир настолько действителен, значит, человек настолько ценен, что заслуживает Божьей любви и заботы. И если цена, уплачиваемая за сохранение мира и человека в бытии, столь высока - Распятие Сына Божьего - то каково же было происхождение мироздания и почему столь драгоценно оно в глазах Абсолюта?

Чтобы спасение мира Богом было понятным - нужно было помнить, что мир - не чужой Богу. Шестоднев дает оправдание космоса (космодицею): быть другим, чем Бог - это не грех. Быть материальным - это не грех и не порок. Для очень многих философских и религиозных систем возникновение материального мира, мира многообразного и внутренне расчлененного - это следствие чьего-то падения. Для Библии это, напротив, свободный дар Творца. И потому пришедший Спаситель сможет сказать, что Он пришел не вырвать души из плена незнания и прельщенности материальным миром, но "Я всего человека исцелил" (Ин. 7.23).

Не материя - источник зла и смерти в мире. "Не из праха выходит горе и не из земли вырастает беда" (Иов. 5,6). Это для Платона тело - "темница души", а для ап. Павла, верного традиции Моисея, тело - это храм духа (1 Кор. 6,9). И вот, оказывается, что само тело человека - слеплено руками Творца (Быт. 2,7). Так Шестоднев Моисея дает фон, необходимый для понимания Евангелия.

 

 

Создание человека

С В.  П И С А Н И Е. 
   С КЛАВИАТУРАТА: 
Натисни едновременно ALT+P, последвано от ENTER (Mac: COMMAND+P, ЕNTER)

Человек создается в конце "шестого дня" - в его предрассветные часы.

"И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему, и да владычествуют они... над всею землею. И сотворил Бог человека по образу Своему.., мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею" (Быт. 1,26-28).

В предыдущие дни творения образ действий Творца проще: "И сказал Бог... И стало так... И был вечер, и было утро, день...". Но настает очередь человека - и мы не встречаем Божьего повеления: "да будет человек!". Перед тем, как сказать о творении человека, появляется неожиданный стих, говорящий о том, что думает Бог о человеке. Как будто какое-то внутреннее действие происходит в Самом Боге, какой-то внутренний совет, который разрешается итогом: "Сотворим". Библейское повествование как бы сбивается с ритма и замирает. Об этом эпизоде библейского рассказа говорят как о "творческой паузе".

Мир, каким он был до появления человека, был монологичен, в нем не было ничего, что не зависело бы от воли Творца. Но тот "образ", который Творец хочет от Себя дать человеку, включает в себя свободу. Это означает, что в мире появляется бытие, не зависящее от Бога. Бог ограничивает свое всемогущество, создавая в бытии такую сферу, куда Он сам не может войти без стука ("Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною." - Откр. 3,20). Теперь в мир входит вся непредсказуемость личностного и любящего диалога.

Своей рукой Бог создал в мире островок, в котором он отказывается править непосредственно, у дверей которого Его воля замирает в ожидании, когда ее туда допустит человек.

Еще греческие софисты любили оттачивать логику своих учеников на загадке всемогущества Божия. "Если Бог всемогущ, - спрашивали они, - то может ли Он сотворить такой камень, который Он был бы не в силах поднять?" Вопрошаемый, понятно, становился в тупик: если всемогущ - то может сотворить, а, следовательно, этот камень он не сможет поднять: если же по всемогуществу своему Бог может поднять все - то он опять же не сможет сотворить камень с требуемыми свойствами.

Христианское богословие, вспомнив об этой загадке, ответило на нее однозначно: да, Бог может сотворить такое бытие, и Он его уже сотворил. Это - человек. Все может Бог, кроме одного: спасти человека, который сам того не желает. "Бог становится бессильным перед человеческой свободой" (Владимир Лосский).

Поскольку Бог смотрит в круг времени из круга Вечности - Он видит, как человек поступит со своей богообразной свободой. И потому решение о создании Адама - это еще и принятие решения о смерти самого Бога. Так, принимая решение о создании человека - "создадим человека" - Бог принимает решение и о Своем Кресте. Это прозрачно и трагично просто. Бог есть любовь, а любовь раскрывает себя перед любимым, жертвует собой, в ней всегда есть крестный оттенок.

Поэтому-то и предшествует сотворению человека некоторая "творческая пауза". "Создадим человека..." - но "да владычествуют они". "Создадим человека" - и отныне Божественная воля всегда будет покоряться блужданиям, уклонениям, даже бунтам воли человеческой, чтобы привести ее к свободному соединению... По слову Владимира Лосского, надо почувствовать "в Боге просящего подаяния любви нищего, ждущего у дверей души и никогда не дерзающего их взломать".

Здесь начало самоумаления Бога, его "истощания", "кеносиса". Греческим словом "кеносис" в христианском богословии выражаются смирение Бога перед тварью, служение Творца творению, полнотой которого станет Голгофа. Как педагог смиряет себя перед маленьким ребенком, старается говорит на его языке, так и Бог на человеческом языке говорит к людям и даже более того - сам становится человеком ради спасения людей.

Посещението на Авраам (т.н. Старозаветна Троица). Икона от преп. Андрей Рубльов от Свето-Троицката Сергиева Лавра в Русия. В этом же библейском стихе встречается та же грамматическая несогласованность, что и в самом первом стихе Библии: "Сказал Бог: сотворим...". Здесь уже сказуемое стоит в единственном числе, а подлежащее - во множественном. Христианское толкование видит в этом откровение о Троице. Именно в Троице, между лицами Троицы происходил этот совет о создании человека, который разрешился благословением: "сотворим".

Именно этот момент и будет изображать "Троица" преп. Андрея Рублева. (Вж. Св. преподобни Андрей Рубльов Иконописец).

Рублев пишет моленную икону - но при этом нарушает главный принцип иконного писания: он не поворачивает икону лицом к молящемуся. Обычно на моленной иконе один из персонажей смотрит на человека. Например, если младенец смотрит на Марию, то сама Богоматерь смотрит не на своего сына, а на нас. Если Мария смотрит на младенца, то Иисус смотрит на нас, но почти нет древних икон, где и Мать и Сын смотрели бы друг на друга. Пространство иконного сюжета построено так, чтобы включить молящегося в себя.

Но у преп. Андрея все ангелы обращены друг ко другу. Взаимные склонения, взгляды, замкнутый круг общения... Это станет понятно, если вспомним, что в древней Церкви собственно богословием называлось учение о Боге Самом по Себе, о внутритроичных отношениях безотносительно к миру. И вот в этом смысле, икона преп. Андрея - собственно богословская. Чтобы сделать ее такой, Рублев очистил пространство иконы от сюжетных подробностей (убрав с иконы Авраама, Сарру, слуг, расчистив стол для единственной чаши)...

Этот образ являет некое действо, совершающееся в самой Троице. Во всей Библии не так уж много мест, в которых мы можем узнать Тройческий Совет: при изгнании из рая (Быт. 3,22); при смешении языков (Быт. 11,7); при избрании пророка о падении народа избранного и о Мессии (Ис. 6,8), но прежде всего - уже знакомый стих из первой главы книги Бытия.

Отсюда понятна символика чаши в рублевской иконе. Ангелы несомненно сидят вокруг литургического престола (в нем видна даже выемка, использовавшаяся в старогреческих алтарях для помещения внутрь престола частицы мощей). В чаше, что стоит на престоле, видна голова тельца. Телец - символ жертвы (не случайно символом Евангелия от Луки, где более всего подчеркивается жертвенность служения Христа, станет телец). Средний Ангел разрывает круг совета, Его рука вырывается из него и благословляет Чашу. Этот Ангел облачен в сине-красные одежды, в иконографии традиционно усвояемые Христу. "Кого Мне послать? и кто пойдет для Нас?" (Ис.6,8).

Решение принято. Сын Божий Сам пойдет к людям, убивающим Его пророков. Чаша страдания и жертвы благословляется сейчас, перед созданием человека. И Новый Адам будет молиться об этой чаше в Гефсиманском саду. И примет ее - потому что принял ее Он уже в Вечности, на изначальном Тройческом Совете.

Но если внимательно вглядеться в рублевскую икону, то на ней можно заметить и еще одну Чашу. Ее образуют силуэты двух крайних Ангелов. В эту чашу помещен средний Ангел. Ему не просто предстоит принести жертву. Ему не просто предстоит благословить жертву и благословить жертвенную чашу. Ему Самому предстоит принести Себя в эту жертву...

Такова цена решения: "Сотворим по образу...".

Характерно, что замысел Бога о человеке - "по образу Нашему и по подобию Нашему". Но создан человек только "по образу". "Образ" и "подобие" - это разные категории христианской мысли.

Образ Бога в человеке - это не то, что у человека две ноги или два уха. Божий образ в человеке - это те духовные качества его бытия, которые делают его "похожим" на Бога; то, что отличает человека от всего остального мира. К этим характеристикам относятся разум, любовь, речь ("словесность"), способности к бессмертию, творчеству, власти, и прежде всего - личность. Человек есть образ личного Бога в безличном мире.

Богообразна и человеческая свобода. "Как Бог свободен, так свободен и ты, и если захочет человек, делается сыном Божиим или сыном погибели", - говорит, например, преп. Макарий Великий. "Если захочет"... Эта "нерешительность" может привести к тому, что человек свою богообразность сможет использовать самоубийственным (и, как покажет дальнейший ход событий - даже богоубийственным образом). Ведь даже любовь может быть извращена. Изначально возможен выбор: либо любить себя больше, чем Бога, либо любить Бога больше, чем себя. Из нашей повседневной жизни мы знаем, что любовь матери к своему ребенку может сделать ее несправедливой к другому, любовь к своей стране или классу заслонить общечеловеческие нормы и требования. Наконец, любить можно даже грех и зло (достаточно вспомнить карамазовское "сладострастие"). Разум может быть успешно применен для обдумывания преступления и для борьбы с добром. Свобода же склонна ставить бесконечные эксперименты на тему "все позволено".

Но если человек избирает путь только праведного использования своего "имения", когда он, подобно Богу, противостоит греху и возращает добро, тогда человек становится подобием Божием, "преподобным". Человек воспринимается православием как икона, в силу ряда обстоятельств потускневшая и закопченная, но при реставрации почти режущая глаз своей гениальностью. "Сотри случайные черты" - и ты увидишь в человеке икону. Это удается тем людям, которых Церковь назвала "преподобными". И стяжаемое ими в личном подвиге подобие с очевидностью показывает, что каждый человек в своей последней глубине есть образ Божий.

Образ - это возможность уподобления Богу. Это не уже наличное причастие к Божественной жизни, а лишь стремление к Нему. Христианство исходит из фиксации пропасти между человеком и Богом. Человек не есть Бог, не есть Абсолют, в человеке нет "искорки Божества" или "частицы Божества". Но в человеке есть стремление к Богу. И образ - это и есть само стремление стать подобием Бога. Св. Василий Великий однажды сказал, что человек - это животное, получившее повеление стать богом. Потому подобие Бога в человеке - это насколько виден Бог в человеке. То, что являет образ. Итак, человеческая жизнь - возрастание из образа в подобие. "Я сотворил, говорит Господь, прекрасное тело; даю тебе власть сделать нечто лучшее: создай прекрасную душу" - так это выражает св. Иоанн Златоуст.

Как же Бог творит человеческое тело? "И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою" (Быт. 2,7).

У Библии есть свой язык, чтобы кратко передать то, для пересказа чего нам требуются страницы. "Мир сотворен словом Творца", - говорит Писание. Но о человеке добавляет: он сотворен руками Творца: "руки Твои сотворили меня и устроили меня" (Пс. 118,73). Какие "руки" у Небесного Отца? - Логос (Слово) и Дух: "Ты не один сотворил меня, сотворила меня не одна только рука Твоя, которою является Единородный Сын Твой. Руки Твои сотворили меня, то есть Слово и Дух. Премудрость Слова создала меня, разум Духа сотворил меня" (св. Иоанн Златоуст).

Творение человека происходит как бы в два этапа: сначала создается из "земли" тело, а затем в него вдыхается дух.

Что здесь имеется в виду под "землей" - открыто для разных пониманий. Здесь важно поставить вопрос: а какова была степень собственной организации, структурированности этой "земли". Ведь "землей" называет Писание и весьма не примитивное тело человека. Поэтому вполне дозволительно понимать, что сначала была взята некая "телесность" как исходный материал, затем первым антропосозидающим действием она была приведена в "человекообразное состояние", а лишь потом ей дана была Жизнь, собственно человеческая.

Святитель Феофан Затворник, поясняя этот библейский текст, задается вопросом: а что из себя представляла та "земля": "Это тело что было? Глиняная тетерька или живое тело? - Оно было живое тело - было животное в образе человека с душою животною. Потом Бог вдунул в него Дух Свой"1. Это предположение св. Феофана получает дополнительную весомость, если вспомнить, что "земля", из которой создан Адам, достаточно специфична. Еврейский текст говорит не о дикой степной земле, стихийно приносящей плод (sadeh) и не просто о всей земной поверхности (eres), но об adamah - обработанной земле. Значит, Творец создает человека из прежде уже преобразованного, возделанного Им материала.

Это утверждение родства человека с миром животной жизни не только не противоречит Библии, не только позволяет снять ненужные конфронтации богословия с наукой, но и помогает поставить на место претензии "научного редукционизма". Да, человек родствен животным. Но это - не весь человек. И уж совсем это не может быть аргументом в пользу автоматически случайного развития. В.Н. Ильин вполне резонно отметил, что "вызвал бы всеобщий смех тот исследователь искусства, который, сравнивая, например, Рафаэля и Леонардо да Винчи, обратил бы внимание на то, что и у того, и у другого на картинах имеются красный, голубой и зеленый цвета или что человеческие фигуры у обоих имеются глаза, носы, волосы и т.п. и на этом основании стал бы утверждать, что между обоими художниками существенного различия не имеется".

Не менее неуклюже выглядит сравнительная анатомия, пытающаяся выдать себя за философскую антропологию.

Итак, мы видели, что Бог, "из сотворенного уже вещества взял тело, а от Себя вложил жизнь" (св. Григорий Богослов).

Значит, есть в человеке несколько пластов жизни: и физическая жизнь, и животная, и психическая, и культурная, но есть и человеческая и - выше-человеческая.

О вещая душа моя,
О сердце, полное тревоги,
О как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия.
Тютчев.

Поэтому стоит обратить внимание на то, что в еврейском тексте книги Бытия говорится, что при творении человека Бог "вдохнул в человека дыхание жизней" (в русском тексте в единственном числе - "жизни"). У человека несколько жизней не в смысле переселения, а есть несколько пластов жизни. Святитель Феофан Затворник в человеке их усматривает пять: жизнь телесная, душевно-телесная, душевная, духовно-душевная и духовная. Основное в этом феномене "многоярусности" человека то, что христианин может вместить в себя и тварную и нетварную жизнь. "Христиане живут сугубою жизнью", - писал св. Григорий Богослов.

Но раз так многомерен и многосложен человек, значит он должен учиться координировать все проявления всех своих жизней, значит надлежит человеку учиться собирать себя воедино. Человек в себе носит соборное начало. В себе, в своей душе он должен преодолевать "тиранию раздробленности".

Человек всю жизнь свою должен устроить симфонически. В симфонии у каждого инструмента есть своя партия, но они должны слышать все время друг друга и уступать друг другу, чтобы родилась единая гармония. И значит, там, где произойдет разделение людей, их раскол между собой или между разными слоями их "жизней" - там будет искажен Божий замысел и там, в этой трещинке, заведется, говоря словами Вл. Набокова, "непоправимая гниль"...

Уже наличную сложность и разнообразность мира человек должен привести в новую симфонию, собрав себя (как сложное порождение сложного мира) и через себя весь мир воедино.

Соборность и Церковь здесь проступают как предназначение человека.

Человек в его отдельности еще не есть венец Божественного творчества. В Библии изначала мы видим, что о человеке сказано: "мужчину и женщину сотворил их" (Быт. 1,27). Вторая глава и здесь дополняет первую. В ней содержится знаменитый рассказ о сотворении Евы из ребра Адама.

В первобытных языках, в частности, в шумерском, одно и то же слово (Til) употребляется для обозначения "жизни" и "ребра". В русском же языке, мы помним, два смысла "живота". А жизнь ведь можно связывать не только с чревом, но и с сердцем, что находится в подреберьи. И, конечно же, надо помнить, что в еврейском языке слово "цела" означает не только ребро, но и "грань", "сторона". Женщина - грань человеческого бытия, и во многих толкованиях на книгу Бытия предполагается, что та "Ева", что ввела "Адама" во искушение, есть эмоционально-чувственная сторона человеческой души, увлекшая за собою разум и волю (традиционно символизируемые мужским началом).

Наконец, совершенно по-особому звучит рассказ Моисея, если соотнести Адама и Христа. Жена Адама - Ева. Невеста Христа - Церковь (Откр. 22,17). Церковь создана Христом через Его Кровь. Как жена Адама, так и Невеста Агнца получили свое бытие из ребра. Сон Адама (в Септуагинте - extasis) оказывается прообразом смертного сна Иисуса...

Как бы то ни было, полнота человечества - в единстве мужчины и женщины. Они предстают в Бытии поистине единосущными (мужчина по-еврейски - "иш", женщина - "иша"). Их единство благословляется, и задолго до грехопадения они получают заповедь деторождения.

 

 

Авель и Каин

С В.  П И С А Н И Е. 
   С КЛАВИАТУРАТА: 
Натисни едновременно ALT+P, последвано от ENTER (Mac: COMMAND+P, ЕNTER)

Каин убива Авел. Авель и Каин.На протяжении всей Библии звучит мотив, впервые намеченный в "Шестодневе": мотив отделения.В рассказе о творении мира видно, что мир создается путем вычленения, разделения, структурирования. "По определению Господа дела Его от начала, и от сотворения их Он разделил части их" (Сир. 16,26). Мир внутренне членится творческим усилием, чтобы в нем открылось место для человека. В первые же три дня разделяются три великих пространства.

Аналогично членится и время: подлинная святыня Израиля имеет не пространственную локализацию (откуда она у народа, у которого нет своей земли!), а временную. Суббота отделяется от остальных дней недели. Само слово "святой" в древнееврейском языке происходит от глагола "отделять".

В Библии мы видим, как пять Заветов сменяют друг друга. Первый завет был с Адамом. Затем был завет с Ноем (его знаком стала радуга). Следующий завет - с Авраамом. Наконец, собственно "Ветхий Завет" - завет синайский с Моисеем и Израилем (Вж. Синайското законодателство). И пятый, "новый" завет, радикально изменивший отношения человека и Бога, исполнившийся во Христе и предсказанный уже ветхозаветными пророками:

"Вот наступают дни, говорит Господь, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет, не такой завет, какой я заключил с отцами их в тот день, когда взял их за руку, чтобы вывести их из земли египетской... Но вот завет, который Я заключу: вложу закон Мой во внутренность их, и на сердцах их напишу его" (Иер. 31, 31-33).

И каждый из этих Заветов - это "отсечение", выбор. Слово завет, по-древнееврейски "берит", происходит от глагола "бара" - резать, и в то же время, возможно, связан с глаголом "бери" - брать, избирать (в русском языке он сохранился почти без изменения).

Уже первый Завет с Адамом есть выделение: не с ангелами заключает Бог Завет, но с человеком. И для человека жизнь в Завете означает тоже некоторое отречение: ему предстоит держаться света Божией воли: "и отделил Бог свет от тьмы"...

Вся последующая Священная история - это история исключения и различения. В зените библейской истории, в Новом Завете (который представляет собой проповедь единства во Христе, не просто формального единства ради единства), "апостол любви", Иоанн призывает людей: "Возлюбленные! не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они, потому что много лжепророков появилось в мире" (1 Ин. 4,1). Но и на заре Священной Истории мы видим, что первый грех людей состоял в отказе от различения: Ева отнеслась к святыне древа познания как ко "всякому древу".

Второй грех, описываемый в Библии, или первый грех за пределами Эдема, - убийство старшим братом младшего. За что Каин убил Авеля? За то, что Бог не принял дары Каина (Быт. 4,5). Но почему в глазах Бога дары братьев оказались различны? Почему жертва Авеля, второго сына Адама и Евы была принята Богом, а жертва Каина, первенца, отвергнута?

Для понимания общебиблейской перспективы стоит заметить, что к четвертой главе книги Бытия уже второй раз в нее вторгается тема передачи прав первородства. Первый раз эта тема зазвучала в рассказе о наречении имен животных. Человек, который в порядке физического времени - новичок в мире, последыш, оказывается главой земной семьи. В глазах Бога он "старше", важнее, существеннее всех животных (даже самых "древних"). В четвертой же главе уже в рамках человеческого рода достоинство первородства отымается от Каина и переходит сначала к Авелю, а после его убийства к третьему сыну Адама - Сифу. Пройдет еще некоторое время, и в середине книги Бытия этот мотив зазвучит уже весьма резко. Исав "за чечевичную похлебку" уступит своему младшему брату Иакову право первородства (Быт. 25,29-34). Более того, минуя старшего Исава, на Иакова от их отца Исаака перейдет участие в Завете с Богом (Быт. 27).

Почему эта тема так важна для понимания всего замысла Библии? Потому, что отношения "Нового Завета" к "Ветхому Завету" будут строиться именно по этому принципу. Израиль - первенец Божий ("Израиль сын Мой, первенец Мой" - Исх. 4,22). Но однажды это право особой, исключительной близости к Богу перейдет на новый народ, на народ христиан. И чтобы Израилю было легче понять духовный смысл происшедшей трагедии, в его священные книги Промыслом Божиим были включены рассказы о переходе Божиих благословений, о переходе прав первородства.

Но в чем же причина предпочтения Авеля Каину? (1) Христианская традиция комментариев Библии полагает, что жертвоприношение Каина оказалось недолжным, и именно потому, что Каин не пожелал взять на себя труд выбора и различения. "Авель принес жертву по выбору, а Каин без выбора; Авель избрал и принес первородных и туки, Каин же принес или колосья, или вместе и колосья и плоды, бывшие в то время", - пишет преп. Ефрем Сирин. То же самое и у св. Иоанна Златоуста: жертва Каина не принята Богом - потому что первенец Адама "принес что, так сказать, попалось, без всякого старания и разбора".

Так действительно ли любую веру можно принести в дар Господу? Верно ли, что истовость и искренность убеждений могут неущербным образом заменить их неправильное направление? Или же желание принести в жертву "Единому Богу" синкретически склеенные обрывки всех верований человечества постигнет та же участь, что и жертву Каина? (2).

Итак, как следствие неразборчивости Каина, линия его потомков исключается из созидательной струи Священной истории. Мессия, Искупитель, не выйдет из потомков первого "сына человеческого" (3). А потому из поля зрения книги Бытия исключаются каиниты. В Библии как повторное грехопадение предстает соединение детей Сифа ("Сыны Божии") с дочерьми из колена Каинова в шестой главе "Бытия".

Затем Ной будет отделен от допотопного человечества, а среди потомков Ноя исключаются линии Хама и Иафета. Авраам изводится из земли язычников. Далее Бог отличает Иосифа от его же братьев. В конце книги Бытия горизонт собственно священной истории сужается до семейной хроники семьи Иакова. Затем Израиль будет приведен в бытие как раз выделением его из других народов и изведением его из Египта. И Закон, который даст Израилю Бог Шестоднева, будет даже в мелочах напоминать ему о недопустимости играться в оккультные бирюльки типа "путь вверх и путь вниз - один и тот же", "что вверху - то и внизу" и т.п. В книге Левит запрещается сеять на одном поле несколько различных семян, например, пшеницу и ячмень и носить одежду, составленную из разнородных тканей (например, из шерсти и льна - Лев. 19,19). Когда языческие инстинкты все же начнут брать верх - из Израиля по плоти будет выделен "остаток Израиля", Израиль по духу. Из него выйдут в новом Исходе апостолы и первохристиане. Бог - скульптор, который отсекает от глыбы все лишнее, чтобы в итоге явить миру лик Марии.

Это очень важный лейтмотив всей Библии. Библейский сегрегационизм можно оценивать по-разному. Но независимо от оценок, чисто исторически нельзя не заметить, что та интуиция, которой одержима современная цивилизация - интуиция синтеза и объединения, синкретического взаиморастворения и стирания всех граней - прямо противоположна миссии библейских пророков.

Эту же библейскую интуицию мы ощущаем в словах св. Григория Богослова. Возмущенный практическим совмещением языческих верований с христианскими декларациями у части своих современников, он восклицал: "Вот что угодно нашим судьям, чтобы бежала отсюда всякая правда, чтобы все слилось воедино - Христос, человек, солнце, звезда, тьма, ангел добрый и денница уже не светозарная, чтоб были в одном достоинстве жемчужина с диким камнем и сток нечистот с чистым источником - чтоб все смешалось между собою, и слилось вместе, когда мир был еще первозданным веществом, которое только чреватело миром, но не пришло еще в раздельность!".

Конечно, слишком упрощенно было бы считать, что в Библии есть только призыв к разделению и различению. Есть в ней и мотивы соединения, связи. О служении Христа церковное песнопение скажет, что сам Творец пришел соединить "расстоящиеся естества"... Но все же тема творческого разделения, тема размежевания ради сохранения духовной специфичности звучит слишком сильно, чтобы вовсе не заметить ее.

 

 

Потоп

С В.  П И С А Н И Е. 
   С КЛАВИАТУРАТА: 
Натисни едновременно ALT+P, последвано от ENTER (Mac: COMMAND+P, ЕNTER)

Важнейший вопрос этики - как уничтожить зло, не уничтожая носителя зла. Если зло исходит из злого сердца - как изменить сердце человека, чтобы оно продолжало жить, но свои стремления направляло бы уже к добру? Никто не может вторгнуться в сознание человека так, чтобы сделать его стерильным по отношению ко злу. Ведь действие, исшедшее из не-свободного, из изнасилованного сердца не может быть этически добрым даже в том случае, если окружающим людям вроде становится от него лучше.

Значит, человек должен сам научиться судить себя и изменять в покаянном кризисе (по-гречески krisis значит - "суд").

Бог - как педагог - может призвать к труду духовного роста и покаянного преображения, может поддержать усилие человека. Ветхий Завет апостолом Павлом так и назван -"педагогом" (Гал.3,24) ("детоводитель ко Христу"). Pedagogos в греческом языке означает "ведущий мальчика", "ведущий детей": это раб, который отводит ребенка из родительского дома в школу, следя за тем, чтобы тот не баловался по дороге. Ветхий Закон и есть такой "строгий дядька", который не позволял евреям баловать с языческими богами.

Но, кроме того, задача педагога - защитить ребенка. Если его физическая или духовная жизнь находятся под угрозой - педагог должен сделать все, чтобы отвести эту угрозу.

И вот, Бог защищает своего "первенца". Он Своей любовью выжигает все вокруг Израиля, чтобы болото язычества не всосало в себя робкие ростки более высокого понимания человека и Бога. Чтобы человечество не лишилось будущего, Промыслитель довольно резко и неоднократно отсекает не в меру навязчивое и прилипчивое прошлое. Греховно-языческие "нажитки" человечества слишком вросли в человеческие сердца. И тогда, чтобы эта болезнь не стала и тотально-всеобщей и бесконечно наследственной, Бог, Создатель жизни, берет на Себя страшное служение: он отсекает от жизни безнадежно пораженные части человечества. Каково же было растление человечества, если Библия вынуждена прибегнуть к недопустимо антропоморфным богословским образам и сказать, что "И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем" (Быт.6,6)?!

"Наполнилась земля злодеяниями,.. ибо всякая плоть извратила путь свой на земле" (Быт. 6,11-12). Что за извращение овладело людьми? Христос уподобляет дням Ноя состояние людей перед Концом мира (Мф. 24,37). Главный же порок тех дней будет - "по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь(Мф. 24,12). И ради десяти праведников Господь готов пощадить грешный город (Быт. 18,32). Но ко времени потопа, очевидно, лишь Ноя не коснулось всеобщее растление. И Бог берет на Себя защиту его и его потомков (1).

Был ли потоп всеобщим? Что означает библейское выражение "и усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом" (Быт. 7,19)? Стоит заметить, что в Библии выражения "вся земля" нередко означает "весь знакомый нам (иудеям) мир". Сообщая о бывшем во времена Иакове голоде, Моисей говорит, что он господствовал "по всей земле" (Быт. 11, 54-57). Вряд ли здесь имеются в виду пять частей света. Христос говорил, что царица Савская приходила послушать Соломона "от пределов земли" (Мф. 12,42), хотя та пришла всего лишь из Йемена (2). И когда Лука говорит, что в день Пятидесятницы в Иерусалиме были представители "из всякого народа под небесами" (Деян. 2,5), вряд ли стоит понимать его так, что японцы и новозеландцы присутствовали в тот день в Иерусалиме (3). "Землей", обитаемым миром, евреи естественно называют круг народов и стран, им известных.

Кроме того, Библия исповедует единство происхождения человечества. Homo sapiens возник не во многих местах Земли одновременно, а единожды и в одном месте (в Междуречьи или, шире, на Ближнем Востоке). Даже с точки зрения атеистической науки, вряд ли возможно считать, что цепь "случайных" мутаций, приведших к возникновению человека, могла произойти одновременно в разных популяциях антропоморфных животных. Потоп же происходит еще на заре человеческой истории. Значит, место рассеяния первых людей еще могло быть вполне небольшим, и для затопления человеческого мира не нужно было затоплять те континенты, где человека еще просто не было. И в ковчег Ною нужно было, соответственно, брать не всю бесконечно многообразную фауну Земли, а лишь тех животных, которые жили рядом с человеком и которых Ной мог бы собрать за неделю (Быт. 7,1-4).

Чудо состоит не в громадности потопа. Чудо в том, что человек был предупрежден об этом и что от гибели спасся не самый сильный, хитрый или сметливый, а самый праведный.

Память о той катастрофе осталась в преданиях практически всех народов. Везде есть сюжеты о "золотом веке", о "мировом древе", о первом грехе против богов (кстати, часто связываемом с недолжным отношением к какому-либо знанию - вспомним греческий миф о Прометее-похитителе) и о потопе. Чрезвычайно близкий к библейскому рассказ о потопе сохранился в вавилонской мифологии. Эта память о событиях времен Адама, хранившаяся у разных народов, постепенно раскрашиваясь разными оттенками и привходящими мотивами. Откровение Моисею лишь расчистило изначальный лик этих преданий, вернуло им их изначальный смысл.

Кроме самих этих преданий, библейскому человечеству от дней потопа и в память о нем остался Завет, который обещает людям, что

а) человечество в целом никогда больше не будет уничтожаться водой (и потому Новозаветный Апокалипсис говорит о том, что мир погибнет от огня);

b) людям разрешено есть мясо животных и рыб (и, значит, утверждения некоторых современных сект о том, что, дескать, библейская заповедь "не убий" включает в себя запрет на лишение жизни животных, на деле находятся в противоречии с Библией);

с) введена заповедь "талиона" - "око за око", "зуб за зуб", что ограничивало инстинкт мести и не допускало пролития человеческой крови за, скажем, кражу имущества.

Кроме того, два символа напоминают людям о Завете Бога и Ноя: в небе - радуга (Быт.9,13), а в живописи - голубь с маслиничною ветвью в клюве как вестник примирения (Быт. 8,11).

Однако от истории с Ноем и его семьей до настоящего времени дошла еще одна весточка. Это - слово "хамство". "Ной начал возделывать землю, и насадил виноградник; и выпил он вина, и опьянел, и лежал обнаженным в шатре своем. И увидел Хам наготу отца своего, и выйдя рассказал двум братьям своим. Сим же и Иафет взяли одежду и, положив ее на плечи свои, пошли задом, и они не видели наготы отца своего" (Быт. 9,20-23).

Чтобы эта сценка была понятнее, стоит вспомнить, что вплоть до позднего Средневековья люди спали нагими, лишь одеялами защищая себя от ночной прохлады. Кроме того, одежда восточных народов была весьма легкой и по сути представляла собой те или иные формы накидки (брюки или шаровары - это изобретение кочевых наездников). Так что случайная обнаженность во время сна (тем более сна нетрезвого) не была проявлением разврата.

Грехом же Хама было не созерцание как таковой наготы. Нет - это был грех против святыни жизни. Для Ветхого Завета характерно чрезвычайно благоговейное отношение к браку, зачатию и деторождению. Некоторые обряды предписывали совместное омовение и, значит, обнаженность людей (даже в Храме). Хам же, видя чресла отца, посмеялся над источником своей собственной жизни. Непочитание отца и матери для библейского восприятия - это не просто нарушение одной из заповедей, не просто неэтичное поведение. Это - надругательство над самой тайной жизни человека, а, значит, в конечном счете, и над подателем всякой жизни - над Богом. Поведение Хама - Богохульно. "Хамство" же есть в той или иной форме поругание святыни, профанация. Хамство не только ругань. Отпрысками Хама показали себя, например, журналисты, которые при начале строительства Храма Христа Спасителя в Москве утверждали, что питание россиян недостаточно разнообразно и изобильно, чтобы можно было позволить строить Храм. Народу, который считает, что Храм можно строить только от избытка, только от сытой жизни, Храм действительно не нужен. Ему нужно только стойло.

Детей Хама - "хамитов" - Бог определил быть в рабстве у более благоговейных сыновей Ноя. И все же история с Хамом была тревожной: едва выйдя из ковчега спасения, люди вновь разделились. Две силы вновь начали действовать в истории человечества. Значит, Богу вновь надо будет защищать Своих детей от вселенского хамства.

 

 

Вавилонская башня

С В.  П И С А Н И Е. 
   С КЛАВИАТУРАТА: 
Натисни едновременно ALT+P, последвано от ENTER (Mac: COMMAND+P, ЕNTER)

В этой перспективе для библейского повествования вполне органичен рассказ о разрушении Вавилонской башни.

Образ Вавилонской башни прочно вошел в нашу речь. "Вавилонским столпотворением" называется бестолковщина, бессмысленная и безрезультатная суета. (Само слово "столпотворение", кстати - церковнославянское словосочетание, означающее "создание башни"). Этим образом люди пользуются уже более трех тысяч лет - со времен Моисея. Время же самого этого события точно определить нельзя - оно теряется на самой грани известной истории человечества. Сама же Библия ко времени Вавилонского столпотворения возводит разделение людей на народы ("языки") и утрату единого языка человечества. Разделение людей на разноговорящие племена - беда это или милость Божия? Свой ответ на этот вопрос и дает этот отрывок из книги Бытия.

Для библейского рассказчика, строители Вавилонской башни "двинулись с востока". Скорее, они двинулись на восток: от Армении, где первоначально поселились потомки Ноя, к Междуречью (в "долину Сеннаар" - Быт. 11,2). Поскольку же для палестинца и Армения, и Междуречье находятся на северо-востоке, книга Бытия говорит о движении "с востока".

Цель их движения в греческом и русском переводах Библии определяется так: "построим башню, высотою до небес (1), и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли" (Быт. 11,4). Однако масоретский (современный еврейский) текст Библии говорит не "прежде чем", но - "чтобы не". Итак, строительство башни должно было помешать расселению послепотопного человечества по земле.

Судя по всему, сеннаарские строители были объединены вокруг потомков Хама (именно внук Хама Нимрод выступает в предыдущей главе книги Бытия как главный строитель городов и как владыка Вавилона - Быт. 10,10-12).

Поскольку именно потомкам Хама грозило наказание за грех их отца, перспектива "расселения" и ухода с обжитых и плодородных земель в неизвестность и последующее рабство воспринималась ими с тревогой. Чтобы этого избежать - они решили объединить всех людей вокруг себя (и по сути - под своей властью), и для этого предложили начать небывалую стройку.

Низшее грозило лишить будущего высшее. На земле установилось бы "единомыслие зла" (Прем. 10,5) (церковно-славянский перевод: "единомыслие лукавства").

С точки зрения исторической, при осуществлении замысла строителей Вавилонской башни и сохранении единого языка для всего человечества на неопределенное время задержалось бы становление многообразия в мире человеческой культуры: люди еще надолго сохранили бы унифицированный образ речи, а значит, и мысли, и поведения. Это резко бы сузило возможный спектр духовных и иных поисков. На много поколений вперед человеческое общество осталось бы одним и тем же и не могло бы испытывать иных возможностей речи о мире, значит, понимания мира и жизни в мире.

А с духовной точки зрения разрушительность такого хода событий заключалась бы в том, что единство человеческому роду при этом было бы обеспечено за счет самых низших влечений. Человечество закостенело бы в самопоклонении, в отказе от стремления к тому, что выше человека (а лишь стремление к более высокому, чем он сам, и может возвысить человека).

Само по себе единство людей не есть абсолютное благо. Вопрос в том - во имя чего это единство. Абстрактное единство невозможно. Как писал Антуан де Сент-Экзюпери, нельзя быть просто "братьями" - братьями можно быть только "в чем-то" (2). Что объединяет людей, какие интересы и цели сводят их воедино - вот что определяет суть того или иного "объединения".

Разрушая единство строителей Вавилонской башни, Бог разрушает общество, основанное на тоталитаризме греха. Лучше жить порознь, но в свободе, чем вместе, но в рабствовании греху. Лучше пусть каждый человек и каждый народ сам строит свою судьбу; пусть лучше ошибки одних не ложатся на всех остальных бременем, уничтожающим свободу. (Так, война в Чечне заставила белорусских женщин примириться с распадом СССР - ибо защитила их сыновей от посылки на пылающий Кавказ.).

А строительство Вавилонской башни было именно грехом. Что характерно для объединения сеннаарских каменщиков, так это стремление "сделать себе имя" без Бога.

Как и в случае с грехопадением Адама, хамиты желают "стать как боги" и избирают для этого все тот же путь: путь магического самообожествления. Как и Адаму, строителям вавилонской башни кажется, что чисто техническим усилием, чисто внешним действием ("вкусим" - "построим") можно причаститься Богу и стать подобным Ему. Им кажется, что пространство между человеком и Богом сводится к простому расстоянию, в то время как это поистине качественная пропасть. Им кажется, что это расстояние можно пройти лишь самовольным человеческим усилием, не уповая на встречное движение Бога и Его благодати: без диалога, без принятия Божественной помощи.

Итак, первый грех, описываемый Библией, и грех строителей башни в существе своем один и тот же: самообожествление человека. И сегодняшний мир полон проповедниками антибиблейских, антихристианских воззрений, суть которых сводится к лозунгу: "Вы - боги". Именно утверждение принципиальной божественности человеческой души и связанное с этим отрицание Единого Личного Бога-Творца лежит в основе оккультных доктрин Е. Блаватской или семьи Рерихов, антропософии Р. Штейнера и в целом глобального неоязыческого движения "Нью-Эйдж". Каждый человек волен по-своему решать, какая концепция более истинна. Но никто не вправе утверждать, что Библия стоит на позициях оккультного пантеизма. Библия с первых же своих страниц выступает против человекобожия. И потому принцип исторической корректности никому не может позволить утверждать, что Библия, подобно оккультистам, исходит из языческого отождествления Бога и человека.

В более же широком контексте, замысел строителей вавилонской башни состоит в попытке устроиться на земле без Бога. Это замысел практического атеизма. Поскольку же Библия - это книга символических архетипов, экспозиция основных коллизий, происходящих в религиозной жизни человека и человечества. Понятно, что утопическо-атеистический замысел большевиков в русской религиозной философии отождествлялся с повторной попыткой "башнестроительства". "Вавилонской башней" в христианской мысли принято называть попытки организации общественного единства через игру на понижение. Отказ человека служить тому, что выше его, ведет к расчеловечиванию самих людей.

Сегодня же можно сказать, что мироощущение строителей вавилонской башни сказывается и в идее создания единой синкретической религии человечества, которую предполагается создать из обломков исторических религиозных традиций (3).

Как бы то ни было, но сеннааритское объединение человечества оказалось серьезным препятствием к осуществлению Божественного замысла о нашем спасении. Попытка людей через самообожествление отгородить себя от Бога, разорвать нить религиозного восхождения, вызвала сверхъестественное непосредственное вмешательство Бога.

Бог не допускает реализоваться тоталитарным стремлениям хамитов. Однако Божественное вмешательство носит не судейский, а спасающий, характер. Бог не наказывает, а помогает человечеству, не дает ему застыть в вечно довольном самообожествлении. Если человек считает себя достигшим равнобожественного статуса, ему некуда больше идти. Он лишает себя стремлений, а значит, и потребности в росте. Разрушение Богом Вавилонской башни расчистило дорогу для человеческой истории.

Единый праязык всей земли (Быт. 11,9) здесь "смешивается". Речь не идет о том, что каждый вдруг заговорил на новом, национальном языке, и что на месте праязыка тут же явились множество уже развившихся конкретных языков (еврейский, шумерский, армянский...). Скорее всего, люди просто на время утратили вообще дар связной речи. Психиатрам известны подобные поражения речи: человек не может установить связь между тем образом, который он держит у себя в уме и тем словом, которое он проговаривает языком. Взаимное соответствие между смыслом слов и звучанием речи разрушается (4). И вот один строитель просит подать "топор" - но другой слышит в этой просьбе желание передать "кирпич". Затем, уже выходя из этого патологического состояния, разделившиеся люди постепенно, в течение многих и многих поколений начали вырабатывать отдельные языки, ставшие основой для современных языков.

Так видимое стремление людей к единству обернулось страшным раздроблением.

Однако библейский рассказ о разделении языков будет неполным, если не вспомнить событие, противоположное Вавилонскому столпотворению. Воссоединение разных народов и языков произошло в Иерусалиме уже в новозаветные времена. Это чудо воссоединения описывается в книге Деяний апостолов (Деян. 2). Святой Дух нисходит на апостолов в виде огненных языков. Но этот небесный огонь не сжигает людей, а научает апостолов проповедовать на незнакомых им языках. Община Христа состояла из евреев, вдобавок, по большей части из людей простых, некнижных и не знающих иностранных языков. И вот им Спаситель дает поручение: "Идите и научите все народы". Если бы апостолы после этого засели за словари и учебники, они не успели бы дойти до окраин Римской Империи с евангельским словом. Поэтому им дается необычнейший дар - дар проповеди на языке того человека ("ближнего"), который сейчас стоит перед ними (5).

Дар Духа Святого, конечно, не сводится к пробуждению необычайных лингвистических способностей. По свидетельству апостола Павла: "Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание" (Гал. 5,22).

Таким образом, Библия учит, что единство людей является благом, если оно зиждется на служении добру, и является злом, если оно становится сообществом богоборцев.

Кроме того, библейский рассказ о Вавилонской башне для христиан служит дополнительным антирасистским аргументом: все народы, все расы имеют общий исток, и некогда все человечество было единым.

 

 

Рождение Матери

День рождения Марии - это самое первое событие в евангельской истории. Если мы попробуем хронологически прослеживать последовательность евангельских событий, то раньше Рождества Богородицы есть только одно: зачатие самой Марии, которое церковный календарь помещает девятью месяцами раньше праздника Рождества Богородицы (22 декабря). Рождество Богоматери - первый праздник новозаветной истории. День рождения Той, которая примет в себя Предвечного сына Божия и даст миру Христа. Это - грань Ветхого и Нового завета.

Когда человек находит в мысли, культуре, этике некую границу - он естественно спрашивает себя: какое отношение имеет эта граница к нему самому? Он сам - по какую сторону этой грани? Если мы видим границу Заветов, спросим себя: по какую сторону этой важнейшей библейской границы оказались мы сами? Взгляд на календарь мало поможет при ответе на такой вопрос. Здесь надобно заглянуть поглубже в мир нашей совести.

Любой календарь, любая газета и книга говорят нам, что история мира разделена Христом на две эпохи: "до Рождества Христова" и "по Рождестве Христовом" (в советское время это неистребимое из европейской истории деление стыдливо именовалось "до н.э." и после "н.э."). Но было бы слишком просто считать, что любой родившийся больше чем 2000 лет назад - жил "до нашей эры", вне нее, а каждый, кто ухитрился прийти в наш мир после Сына Марии - просто в силу этого календарных обстоятельств оказывается сыном христианской эпохи. Нет - и до Христа были люди, которых древние отцы Церкви называли "христианами до Христа". И после Его рождения кто-то неудержимо, всем образом своей жизни и инерцией мысли стремился назад, в доевангельский мир.

А значит - не так уж прост и вопрос в какой мир мы помещаем себя сами: в тот, где уже прозвучала Нагорная проповедь или туда, где Моисей остается единственным и последним Законодателем.

То, что Россия сегодня живет отнюдь не по Евангелию - очевидно. Наши желания, наши опасения, наши надежды и наши тревоги вытекают отнюдь не из Нагорной проповеди. Но можем ли мы сказать, что хотя бы пресловутые "десять заповедей", составившие основу Ветхого Завета, усвоены нами? Это вопрос о том - как далеко зашел духовный регресс России в ХХ веке. Остались ли мы (не в отдельные личности) в массе своей, в своем "социологическом идеале" и по стилю жизни народом христианском культуры? Отброшены ли мы к Ветхому Завету? Или мы вообще выброшены прочь за пределы Библейской истории? Выброшены во тьму внешнюю, во тьму магического язычества, воинствующего материалистического нигилизма ("я имею право на счастье - а потому не мешайте мне потреблять все, что я могу потребить! Я буду есть и пить и гулять - ибо завтра я умру!")...

Присмотримся в связи с этим к празднику Рождества Богоматери. Родители Марии - праведные Иоаким и Анна - достигли уже преклонного возраста. Пятьдесят лет прожили они в браке и все же оставались бездетными. Их бездетность была более, чем просто семейной печалью. Человек, лишенный детей, по представлениям ветхозаветного народа, оказывался вне истории. Он не оставлял по себе следа и потомства в Израиле. А значит сам Бог, Податель жизни, желает вычеркнуть этот род из книги жизни... И вот мы видим, как священник Иссахар отказывается даже принимать дары, которые Иоаким приносит в храм: "если бы Бог внимал твоим молитвам, Иоаким, Он дал бы тебе детей".

О том же плачет и сама Анна: "Горе мне бездетной! Должно быть, я самая грешная среди всех дочерей Израилевых, что одна пред всеми женами унижена. Все носят плод своего чрева на своих руках, все утешаются своими детьми: я же одна чужда этой радости. Горе мне! Дары всех принимаются в храме Божием, и за чадородие им оказывают уважение: я же одна отвержена от храма Господа моего! Кому я уподоблюсь? ни птицам небесным, ни зверям земным: ибо и те приносят Тебе, Господи, плод свой, я же одна неплодна. Даже с землею не могу я сравнить себя: ибо и она проращивает семена и принося плоды, благословляет Тебя! Я же бесплодна на этой плодоносящей земле!".

С В.  П И С А Н И Е. 
   С КЛАВИАТУРАТА: 
Натисни едновременно ALT+P, последвано от ENTER (Mac: COMMAND+P, ЕNTER)

И этот плач о нерожденных детях проходит через весь Ветхий Завет. Утратили мечту о ребенке Авраам и Сарра, переступившие порог восьмидесятилетия. Но плач об этом они сохранили, и Бог дал им сына. Анна, будущая мать пророка Самуила, буквально вымолила себе сына. Женщины всего Израиля оплакивали предстоящую неизбежную смерть дочери Иеффая. Оплакивали не потому, что она умрет, а именно потому, но умрет, не успев оставить детей своему народу. А вот обратное проявление того же чувства: разбита армия израильтян. Умер, получив известие о гибели армии и смерти своих сыновей первосвященник Илия. Ставшая вдовой жена одного из сыновей Илии в это время рожает сына, и умирает сама. Однако ее, все потерявшую и умирающую, утешают: "не бойся, ты родила сына!" (1 Цар. 4,20).

Для того сознания, которое называют "ветхозаветным" (нередко с оттенком уничижительности), ребенок - это чудо Божие, величайший дар, которым Бог может наградить человека. Ева, первая женщина на земле, впервые пройдя роды, и при виде первенца говорит удивительные слова: "приняла человека я от Господа". И так естественно при этом сознании выглядит ответное дарение: и Анна, мать Самуила, и Анна, мать Марии отдают своих детей на служение Богу: Ты дал детям жизнь - так пусть их жизнь будет прославлением Тебя! Да и в целом законодательство Моисея предписывало первенца посвящать Богу (Исх. 22,29). В этом - смысл обряда обрезания. И этот смысл (вкупе с новыми, другими) присутствует в христианском крещении младенцев.

А мы, люди ХХ века, так же понимаем зачатие и рождение детей? Так же мы благоговеем перед тайной новой жизни? Нас возмущает жестокость некоторых эпизодов древнеизраильской истории. Но ярость израильтян по отношению к язычникам станет понятнее, если мы, с одной стороны, что сколь драгоценна для людей Библии была детская жизнь. А, с другой стороны, вспомним также, что у тогдашних палестинских язычников младенцы сжигались во славу Ваала...

Боги язычников - это всегда боги бытового благополучия. "Поклонись мне - и я, а не Тот небесный тиран, дам тебе и богатство и здоровье!", - увещевают языческие божки человека, созданного Единым Богом. Во имя сытости и комфорта Израиль готов был отречься от Моисея и Бога и вернуться в египетское рабство. Во имя этого же комфорта палестинские племена готовы были приносить в жертву своих младенцев. И ту же цену детской жизни назначают русские женщины... Сегодня они тоже готовы убивать своих детей - лишь бы жить в относительном благополучии. На одного ребенка, которому русские женщины разрешают родиться, приходится трое убитых ими же во чреве. Три аборта - на одно рождение. И мы просим, чтобы Бог благословил миром и довольством такую Россию?

На пороге какого Завета мы находимся? На грани "Третьего Завета", который обещают оккультисты и "Богородичный центр"? На грани Нового, евангельского, Завета? Или мы по своему уровню нравственного развития выкатились даже за порог Ветхого Завета? Много человеческих грехов и преступлений описано в Библии. Но не встречаем мы в Ветхом Завете греха детоубийства, греха умерщвления ребенка еще во чреве матери.

Скажете - "мир страдает от перенаселения"? Не из-за того ли, что слишком много рождается китайцев, русские женщины должны убивать своих детей?! Россия, центральная, северная Русь превращается в пустыню. Сибирь и поныне полупустыня. Это у нас-то "перенаселенность"?!

Скажете - "это еще не человек", а лишь "зародыш"? Но главное всегда открывается лишь любящему взгляду. Так вот, когда женщина ждет и желает ребенка еще задолго до рождения она называет его "наш малыш". А если не желает - она убивает его уже своим словом: "плод". Скажите какой-нибудь женщине, которая соскучилась по ребенку, и наконец (например, после искусственного оплодотворения), забеременела, что тот, чьи шевеления под сердце она уже почувствовала, отнюдь не человек, не "сыночек", а всего лишь "звереныш", "эмбрион". Какой взгляд вы получите в ответ?

Итак, для этих древних евреев, которые несомненно жили беднее, скуднее, голоднее нас, малыш - это радость, величайшее благословение Господне. Для нас же, весть о предстоящем рождении становится ужасом и проклятием. Но не будет никакого "возрождения православия" в России, пока мы не дорастем до уровня Ветхого Завета. Сегодня мы ниже этого уровня, мы обманываем себя рассуждениями о "свободе во Христе", о том, что благодать Нового Завета преобразила суровость ветхозаветных предписаний. Не то что Евангелие, но и десять Заповедей Моисея еще не проповеданы в "Российской Федерации". Оккультная пропаганда твердит что, мы стоим на пороге "эры Водолея", эры "Третьего Завета". Полноте, какой "Третий Завет", если мы и до Первого не доросли. Примерим к себе десять заповедей того, Ветхого Завета:

Первая заповедь: "Я Господь Бог твой, да не будет у тебя других богов, кроме Меня". Как раз "другие боги" сегодня настырны и популярны как никогда. "Боги" Египта, Индии, Китая, Тибета, "боги из НЛО" и "астральные духи" заполняют вакуум, созданный в душах россиян прежней богоборческой властью. Для человека Ветхого Завета, равно как и для христианина немыслимо сочетание служения Единого Богу с почитанием какого-нибудь "махатмы" или "аватары", посещением центров "Аум Сенрике" или "сохаджи-йоги". Сегодняшний россиянин скорее склонен возмущаться, когда ему говорят, что такое "совмещение" кощунственно.

Вторая заповедь: "Не делай себе кумира". Каждый "культурный россиянин" считает сегодня своим долгом благоговеть перед именем и вероучением семьи Рерихов. Что ж - пусть с этой заповедью Бога рерихианцы (то есть добрая треть учительниц и работниц библиотек и домов культуры) сопоставят такую рекомендацию "Агни-йоги": "Как готовить терафим? Нужно найти помещение, где психическая энергия заклинателя достаточно наслоила пространство и осела на предметах. На определенном месте слагается изображение любого вида из воска или глины или извести... При заклинаниях, как вы знаете, произносились распевы, составленные из странных, порою лишенных смысла слов. Но не смысл, но ритм имеет значение. Безразлично, в каких словах производится поручение терафиму. Нужно наполниться однородным устремлением, творя терафим. Каждый день не меньше трех раз нужно нагружать терафим" (Агни-йога. С.420-421). Жажда получить "заряженные мази" Чумака и прочую "энергетическую гумпомощь" из оккультно-астральных источников есть прямое воспроизведение классически-языческого отношения к идолам.

Третья заповедь: "Не произноси имени Господа Бога твоего напрасно". Похоже, это единственная заповедь, которая почти не нарушается в России: поскольку и Бог и имя Его забыты, то и "напрасно" они не произносятся.

Четвертая заповедь: "Чти день субботний". Когда Израилю давалась эти заповеди, у него не было своей земли, а потому - в отличие от всех других народов - и не могло быть "святых мест", мест, где особо ощутимо дыхание Бога. Но зато ему было дано "святое время". Это время, когда человек должен собрать все свои мысли, а не просто частицу их, и хотя бы на некоторый промежуток всецело обратить себя к Богу. Воскресенье, увы, для среднего россиянина - время не молитвы, не приближения к Богу, а время максимального удаления от Бога: в бездельи и пьянстве.

Пятая заповедь: "Почитай отца твоего и матерь твою". В каких случаях поминается в нашем языке мать - слишком хорошо известно. Для библейского же мышления это не просто невежливость, а святотатство, кощунство: родители, как и Бог - хранители тайны жизни. Оскорбление родника жизни - родителей - есть оскорбление Бога.

Шестая заповедь: "Не убивай".

Седьмая заповедь: "Не прелюбодействуй".

Восьмая заповедь: "Не кради".

Эти заповеди явно не входят в моральный кодекс новых хозяев жизни, да и "старорусское" (точнее - "старосоветское") большинство всерьез их не воспринимает: спекулянтов и "черных" - расстреливать! Если очень хочется - то, конечно, можно. И вообще кругом все воруют - чем я хуже других!

Девятая заповедь: "Не лжесвидетельствуй". Это, наверно, самая нереализованная заповедь Моисея. Любовь людей к передаче очерняющих слухов и сплетен друг о друге всегда была неудержима, а в обществе, забывшем слово "грех", "гласность" изначала была понята именно как право на чернуху.

Десятая заповедь: "Не пожелай имущества ближнего твоего". В комментариях не нуждается.

Вот знаменитые "десять заповедей", в исповедании "общечеловеческого значения" которых клялся каждый перестроечный публицист. Мы по ним - не живем. А значит, мы поставили себя за грань элементарной библейской порядочности. И если критерием нравственного развития общества брать не свободу выезда, а эти десять заповедей - то с 1985 года мы как общество не стали лучше.

Я не социолог и не буду давать рецептов очередной перестройки. Сегодня, в день рождения столь долгожданной Матери Божией, я просто хочу сказать, что кровь миллионов младенцев, потопившая русскую землю, делает наш народ народом-богоборцем. Ничего не изменится в нашей судьбе - если пропорционально количеству возрождающихся храмов будет увеличиваться число расширяемых абортариев. От мира язычества, от мира, приносящего жизни детей в жертву благополучия взрослых преступников, нам еще предстоит сделать шаг к Моисею-Законодателю. И лишь исполнив данные через него заповеди, мы сможем очистить наши сердца так, чтобы исполнилось в нас уже собственно евангельское: "блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят".

Мария, дочь Анны и мать Иисуса! Умягчи сердца русских женщин! Всели в их сердца любовь в детям! Защити детей от неразумия и отупелости их матерей! Защити жизнь младенцев, которые уже дышат под сердцем наших женщин и которых еще не успели убить! Приведи к покаянию тех, кто успел очернить свою душу и уже пролил детскую кровь! Боже, прости нас! Верни нас к истинному и Новому Завету с Тобой!

 

 

Благовещение

День празднования Благовещения всегда один и тот же - 7 апреля. А день Пасхи каждый год меняет свое место. И все же Благовещение обычно находится невдалеке от Страстной недели. Оно как бы готовит людей к переживанию самых напряженных дней богослужебного года.

Эта близость Благовещения и Страстной не случайна. В предпасхальные дни люди вспоминают Распятие. Само слово "Cтрастная" означает "исполненная страданий". В жизни любого человека есть место страданиям. В Евангелии же описываются не просто страдания людей, но страдания Бога. Того Бога, что создал весь мир и людей. Того Бога, у которого нет тела. Того Бога, Который находится по ту сторону любых страданий. Спросите любого философа: "Может ли Божество, Абсолют страдать?". И ответ будет один: "Страдание - это нехватка чего-то, а в Абсолюте есть все, и потому никакой нехватки или страдания там быть не может".

Но произошло немыслимое: Бог оказался распятым. Абсолют оказался столь исполнен страдания, что вскричал: "Боже мой, Боже мой, почему Ты Меня оставил?". Все Евангелие говорит об этой тайне: Бог из любви к людям сделал себя доступным для смерти и страдания. Как? - "Слово стало плотью". Не переставая быть Богом, Творец принял в себя полноту человеческой жизни - со всеми радостями и печалями, присущими человеческому телу и человеческой душе.

То тело, которое страдало на Голгофе, Он создал Себе в Марии. Не будь этого чуда Благовещения - не было бы и искупительной тайны Голгофы и радости Пасхи.

Собственно, то событие, которое именуется "Благовещение", означает зачатие Иисуса Христа. Действием благодати Божией в лоне Марии началось развитие новой человеческой жизни. Не от Бога-Отца зачала Мария, не от Архангела Гавриила и не от своего нареченного мужа Иосифа. Циничные "физиологические" аргументы лучше оставить при себе - христиане не хуже скептиков знают законы биологии, а потому и говорят о Чуде. И чудо состоит не столько в том, что Дева, не знавшая мужа, стала вынашивать ребенка, но, что сам Бог отождествил Себя с этим ребенком и со всем, что произойдет в Его жизни.

Однако это чудо не могло произойти лишь по воле Бога. Наверное, главная тайна Библии - это откровение о том смирении, с которым Творец относится к людям. Его любовь создала мир, и в нем - неповторимость каждого из нас. И вот, оказывается, Творец не насилует людей, оставляет нам необходимое пространство свободы и как бы "уходит" из созданного Им мира - чтобы откликнуться и "вернуться" на встречный зов доверия и любви.

Итак, Бог не просто вселяется в Деву. Через архангела Гавриила Он (Вседержитель, Владыка и Господь) смиренно просит согласия отроковицы. И лишь когда Он слышит человеческое согласие. Да будет мне по слову Твоему", - лишь тогда Слово становится плотью.

Так начинается евангельская история. Впереди - Рождество и бегство в Египет, искушения в пустыне и исцеления одержимых, Тайная Вечеря и арест, Распятие и Воскресение...

Вся история нашего спасения начинается с того, что Небесный Вестник ждет ответа земной девушки. Бог не просто говорит к человеку, Он еще желает слышать человека. Праздник Благовещения соименен Евангелию (по-гречески "евангелие" как раз и означает "благая, радостная весть"). Поэтому в храме икона Благовещения всегда находится в самом центре - на Царских вратах, то есть на вратах, ведущих из храма в алтарь. Через эти врата к людям и выносится Чаша, позволяющая причаститься к Телу и Крови Сына Марии.

Кроме того, на Царских Вратах обычно помещаются четыре иконки апостолов, оставивших нам свои Евангелия. Так вся символика Царских врат связана с благовествованием: через Благовещение Слово стало той плотью, которую мы можем вкусить в Причастии. А принять участие в этой Вечной Трапезе мы можем лишь потому, что позваны апостолами-благовестниками.

Итак, Марии о тайне Христа возвестил Ангел. Остальные люди об этом узнают от людей: от апостолов и от их учеников и преемников. Если человек не расслышит рассказ о Евангелии - он ничего и не узнает о нем. А если не узнает - то и жизнь его не переменится. А не будет перемены в жизни человека - так в какую вечность войдет его вечная душа, если она пройдет мимо Христа?

Но сегодня люди живут поразительно "альтруистически". О себе они почти не думают. Христос сказал: "Люби ближнего, как самого себя" А себя-то мы любим? Нет, не тело, а душу? Почти все сегодня и знают и верят, что есть жизнь после смерти. Но при этом не вопрошают о том: "Господи, как мне умирать будет?". Нет - мыслят более широко и интересуются не своей, чужой жизнью. Что произошло в Америке? Как выразился Ельцин? Чем питаются акулы? А мимо того, что единственно важно для каждой души, что определит нашу судьбу не на ближайший год, а на вечность - проходим. В довольно свободной стране все же состоялся заговор молчания вокруг Евангелия.

Средства массовой информации охотнее, чаще, заинтересованнее говорят о колдовстве и астрологических выдумках, чем о Евангелии. Если принести в редакцию газеты материал о православном богословии, скажут: "Мы газета светская". И тут же опубликуют проповедь новых язычников (например рериховцев), рекламу шаманов-"биоэнергетиков" или тот же гороскоп. Сектантский мир по-видимости многообразен, но по сути своей един. Секты проводят людей мимо Христа. "Забудь о Боге. Мне молись - мои верней награды" - так говорит их дружный хор.

Что ж - тем неожиданнее будет радость находки. В мире стареет и исчезает все - кроме Евангелия. И когда эти сверхновые и ультрасовременные "учения" сектантов погаснут, как они гасли в каждом веке - тогда мы вновь услышим светлое пение: "Богородице Дево, радуйся!...".

 

 

О Христе

С В.  П И С А Н И Е. 
   С КЛАВИАТУРАТА: 
Натисни едновременно ALT+P, последвано от ENTER (Mac: COMMAND+P, ЕNTER)

Разговор о Библии - это разговор о Христе. Поэтому, прежде чем разбирать частные сюжеты, имеет смысл несколько слов сказать о Том, Кто является и автором Священного Писания, и основным предметом его повествования.

Евангелие - это не книга "вечных правил" или "народной мудрости". Это не философский трактат. Это рассказ об одном, конкретном и историческом Сыне Человеческом.

Если мы внимательно прочитаем Евангелия, то увидим, что главным предметом проповеди Самого Христа является Он Сам. Не призыв к любви или покаянию. Нет, более всего, чаще всего, по сути, непрестанно Он говорит о Себе. "Я - Путь, Истина и Жизнь". "Веруйте в Бога и в Меня веруйте". "Я - свет миру", "Я - хлеб жизни", "Никто не приходит к Отцу, как только Мною" (Ин. 14,6); "Исследуйте Писания, они свидетельствуют о Мне" (Ин. 5,39).

Более того, Спаситель ясно указывает, что именно в этом и состоит новизна религиозной жизни, привнесенная им: "Доныне вы ничего не просили во имя Мое; просите, и получите, чтобы радость ваша была совершенна" (Ин. 16,24).

Христос не совершил ничего такого, о чем можно было бы говорить, отличая и отделяя это от Его Я. Фарисеев Он вопрошает: "Что вы думаете о Христе? Чей Он сын?" (Мф. 22,42). Он спрашивает учеников не о том, какого мнения люди о Его проповедях, но о том - "за кого люди почитают Меня?.. А вы за кого почитаете Меня?" (Мф. 16,13-15). Здесь дело не в принятии системы, учения - а в принятии Личности.

Новый Завет возвещает Иисуса в первую очередь не как учителя, который сообщил людям нечто принципиально важное, за что мы всегда будем благоговейно чтить его, но чья личность вообще-то безразлична для человека, воспринявшего его учение.

Кто же Он? Ответ на этот вопрос дает первая глава Евангелия от Иоанна. "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог... Все через Него начало быть... В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его... Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир через Него начал быть, и мир Его не познал. Пришел к своим, и свои Его не приняли... И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины... Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил".

Итак, Тот, кто "обитал с нами" - это миротворческий Разум, некогда создавший вселенную. Греческий термин Logos означает не только "слово", но и "разум", "закон". Это Слово отличается от Бога: "Слово было Бог" - но при этом "Слово было у Бога" (точнее - "к Богу" - pros ton Theon - Слово не просто рождается от Отца, но к Нему же и обращено как самостоятельная личность). В монотеистическом контексте, каковым несомненно является Евангелие, это различие может быть осмыслено только как обнаружение тайны Тройческого бытия Бога. Нет никакого сущностного зазора между Отцом и Сыном. Не было такого времени, когда Сына, Слова не было. И Слово Божие и Дух Божий совечны Отцу. Отец - абсолютный источник всего бытия, в том числе бытия Сына и Духа. Но Сыну и Духу передается вся полнота Отческого бытия, без малейшего изъяна. Так три Личности оказываются обладателями одной и той же абсолютной Божественной природы.

Апостолом Иоанном Бог называется любовью ("Бог есть любовь"). Эта любовь прежде всего осуществляется во внутренних отношениях Отца, Сына и Духа, то есть в Троице.

Слово как Единородный (единственный) Сын Отца рождено до сотворения мира. Более того, сам мир получил свое бытие через Него. Но вот, когда настает "полнота времен", когда человечество уже подготовлено к принятию истинного учения о Боге, когда лучшие из язычников уже устали от игрищ с божествами и духами, а лучшие из иудеев поняли, что даже самое тщательное исполнение предписаний закона не может наполнить бесконечную жажду человеческого сердца - тогда Слово стало плотью. Тогда Сын рождается еще раз. Если первый раз он родился от Небесного Отца (без матери), то второй раз Он рождается от матери (без земного отца).

Его Личность остается единственной и той же самой. Его Божественная природа (то есть, совокупность всех тех качеств, которые можно приписать Божественному Абсолюту) сохраняется неизменной. Не перестав быть тем, чем Он был прежде создания мира и прежде Своего воплощения, Он приобретает теперь и такие качества, которыми ранее обладать не мог. Бог как чисто духовное бытие не может иметь тела. Но с момента Рождества Сын его имеет. Бог как вечное бытие не может умереть. Но, став человеком, Сын делает Себя доступным для смерти. Бог как полнота всего не может ни в чем нуждаться. Но, воплотившись, Сын начинает испытывать все человеческие потребности как Свои. Голод и жажда, усталость и скорбь о потерях, ревность и человеческая любовь теперь входят в Его жизнь.

И еще он принял человеческое имя - Иисус. С момента Рождества предвечное Слово Божие соединяется с человеческим именем - Иисус.

Очень важно понять, что Он не перестал быть Богом. Богом в том исключительном, уникальном понимании, какое открыл Ветхий Завет. Не одним из "богов", но Тем, Единственным. И еще Он стал человеком. Именно стал, а не "начал казаться". Он не просто принял облик человека, а действительно принял в Себя все свойственное для человеческого бытия (кроме греха). Не только тело, но и душу и волю человека Он сделал Своими.

Поэтому при чтении Евангелия нужно уметь различать - в каких поступках и словах проявляет себя человеческая природа, воля, душа Иисуса, а в каких действует и говорит Божественная полнота Его бытия. Это - если задавать вопрос, "Что проявляет себя в данном случае". Однако если ставить вопрос: "Кто это делает?", то ответ всегда будет одинаковым: за всеми действиями обеих природ Иисуса стоит единственная Личность Слова. "Что страдает на голгофском Кресте?" - страдает человеческое тело и душа Иисуса. "Кто страдает на Кресте? О Ком можно сказать, что именно Его личность испытывает эти страдания как свои? - Это Личность Божественного Слова...

Эти вопросы можно приложить и к Рождеству. Мария, чистая земная девушка, не могла родить Вечного Бога. Но она дала Слову свою плоть. Если спрашивать: "Что именно родила Мария?" - то придется сказать: "тело младенца" (1). Но если спросить: "Кого родила Мария"? Спросить: "Кто мог бы сказать о том тельце, которое она держала на руках: "Это я; это мое тело"?", - то евангельский ответ очевиден - это Бог. И потому Мария называется "Богородицей". А старец Симеон, через 40 дней взявший младенца на руки и внесший его в Храм, называется "Богоприимец". Мальчик Игнатий, которого Иисус однажды взял на руки, получил имя "Богоносец" (позднее он вошел в историю Церкви как первый христианский писатель послеапостольского поколения - св. Игнатий Богоносец). Люди же, распинавшие Иисуса (хоть и не ведали они, Кого именно они пытаются убить), стали "Богоубийцами".

Теперь можно подойти к изъяснению таинства Рождества Спасителя.

Чтобы начать его не своими словами, но словом Церкви, приведу Рождественскую проповедь св. Григория Богослова (век):

"Христос рождается: славьте! Христос с небес: выходите на сретение! Христос на земле: возноситесь! Да возвеселится земля ради Небесного, потом Земного! Опять рассеивается тьма, опять является свет. Буква уступает, дух преобладает; тени проходят, их место заступает истина. Рожденный без матери рождается без отца: в первый раз без матери, во второй - без отца. Нарушаются законы естества: мир горний должен наполниться. Бесплотный воплощается, Слово отвердевает, Невидимый становится видимым, Неосязаемый осязается, Безлетный начинается. Сын Божий делается сыном человеческим".

Пусть Иудеи соблазняются, Эллины смеются, еретики притупляют язык! Тогда они уверуют, когда увидят Его восходящим на небо; если же и не тогда, то когда узрят Его грядущего с неба и возседшаго судить. Но сие будет после, а сейчас праздник Богоявления, или Рождества; ибо так и иначе называется день сей, потому что Бог явился человекам через рождение. Сие празднуем ныне - пришествие Бога к человекам, чтобы нам возвратиться к Богу.

Итак, будем праздновать не пышно, не по мирскому - не наш праздник, но праздник Того, Кто стал нашим. Не праздник создания, но воссоздания. Не будем венчать преддверия домов, составлять хоры, украшать улицы, пресыщать зрение, оглашать слух свирелями... Не будем вдаваться в козлогласования и пьянства. Не будем устраивать роскошные трапезы в угождение чреву. Пусть ни земля, ни море не приносят нам в дар дорогой грязи - так научился я величать предметы роскоши! Не будем стараться превзойти друг друга невоздержностью тогда, когда другие терпят нужду. Предоставим язычникам служить божеству чревоугодием. Но если чем должно насладиться нам - насладимся словом и Божиим законом и сказаниями о причинах настоящего торжества, чтобы наслаждение у нас было не чуждое Создавшему нас.

Бог всегда был, есть и будет, или, лучше сказать: всегда есть. Как некое море сущности, неопределимое и бесконечное, оттеняется Он в один какой-то облик действительности через набрасывание некоторых очертаний и убегает прежде, нежели будет уловлен. И это, кажется мне, для того, чтобы постигаемым привлекать к Себе (ибо совершенно непостижимое безнадежно и недоступно), а не постижимым приводить в удивление, через удивление - возбуждать большее желание, и через желание очищать, и через очищение соделовать нас богоподобными...

Шествуй непорочно по всем возрастам и силам Христовым. Бежит ли Христос в Египет - с Ним и ты охотно беги. Хорошо бежать со Христом гонимым. Потом учи во храме, изгони торгующих святынею, претерпи, если нужно побиение камнями; очень знаю, что слово не побивается камнями. Приведен ли будешь к Ироду - не отвечай ему больше. Твое молчание уважит он больше, чем длинные речи других. Увенчайся тернием - суровостью жизни по Богу. Распнись со Христом - да с Ним и воскреснешь, зря Бога и Им зримый. Зря Бога, Которого молим: да будет и ныне, сколь сие возможно для узников плоти, Он явлен нам о Христе Иисусе, Господе нашем. Ему слава во веки. Аминь".

 

 

В каком году от рождества Христова родился Христос?

Каждая газета первой своей новостью сообщает о том, что в семье плотника из Назарета двадцать (или почти двадцать) веков назад родился малыш. Ведь каждая газета и каждое информационное сообщение начинаются с даты, а дата указывает на точку отсчета: "такой-то год от Рождества Христова".

Недавно позади остался 2000 год... Началось третье тысячелетие...

Нет, это не из "воспоминаний о будущем". С 1993 года началось третье тысячелетие новой эры, третье тысячелетие от Рождества Христова. Если бы события 1992 года описывал древнерусский летописец, он записал бы так: "В лето 7500 от сотворения мира...". А если бы ему предложили исчисление лет вести не от ветхозаветных времен, а от евангельских - он записал бы о "лете 2000-ом от Рождества Гоcпода нашего Иисуса Христа во плоти".

Нынешняя, западная хронология, принятая в России в ходе петровских реформ, отстает от традиционного православного календаря на 8 лет. К сожалению, сама дата Рождества была неверно вычислена в шестом веке западным монахом Дионисием Малым. Его вычисления и легли в основу западных календарей.

В допетровской России, однако, была своя система летоисчисления. Она велась "от сотворения мира". Не знаю, как время "сотворения мира", но вот дату Рождества Христова она помнила точнее. Рождество она относила на семь лет раньше, чем это сделал Дионисий. При этом Рождение Христа приходилось на 5500 год "от сотворения мира". Святцы патриарха Иосифа, например, так определяли дату Рождества: "Родися Господь наш Иисус Христос в лето Августа царя, единовластителя тогда во вселенной. В лето от создания мира 5500, индикта 10, круга Солнцу 12, Луны 9, в среду".

В Требнике патриарха Филарета (Романова) так говорилось о ней в "Чине приходящих от ересей": "Проклинаю ложное исповедание их (латинян) и прелестное их летописцев указание, яко Господь наш Иисус Христос воплотися не в лето пять тысящ пять сотое".

Если бы современный счет "от Рождества Христова" совпадал с древнерусским и византийским счетом, то при переводе летописей, считающих годы "от сотворения мира" на современный календарь, надо было бы просто вычесть 5500 лет. Но в том-то и дело, что год Рождества западная традиция и восточная определяют по разному. И потому при переводе приходится вычитать 5508. Например, если в древнерусском тексте стоит дата "лето 6496", это означает 988 год от Р.Х.

Это - если речь идет о веках Новой эры, а при подсчете событий, бывших до Рождества, надо делать поправку не на 8, а на 7 лет: поскольку первому году нового счисления предшествует не "нулевой год", а первый год до н.э., то и при переходе рубежа эр разрыв в исчислении лет на Западе и Востоке уменьшается на год и сокращается до семи лет.

Так, первый год христианской эры по православному летоисчислению соответствует седьмому году до н.э. в западном календаре, а, в свою очередь, 1992 год по католическому календарю соответствует 2000-му году по православному счету времени.

Итак, по древнеправославному календарю третье тысячелетие началось с 1993 года. Ныне мы вошли в XXI столетие от действительного Рождества Христова и, кстати, "конца света" при этом не произошло (если не считать нескольких сектантских шоу под этим названием).

Восточно-христианская традиция сохранила более точную память о тех событиях в Палестине. В пользу восточно-христианского календаря говорят и многие научные данные. Еще Кеплер пришел к выводу, что Вифлеемская рождественская звезда могла быть видима на земном небосклоне только в 7 году до н.э. Исторические свидетельства, собранные о. Александром Менем в его книге "Сын Человеческий", приводят к той же дате. К ней же склоняются и Ф. Фаррар в "Первых днях христианства" и В. Болотов в своих "Лекциях по истории древней Церкви". Сегодня, однако, только старообрядцы в своих календарях продолжают указывать годы по традиционному церковному летоисчислению (о годе Рождества см., например, Старообрядческий церковный календарь на 1986 г., С.36).

С В.  П И С А Н И Е. 
   С КЛАВИАТУРАТА: 
Натисни едновременно ALT+P, последвано от ENTER (Mac: COMMAND+P, ЕNTER)

Учитывая сложности, связанные с определением года Рождества, есть ли возможность вычислить день, когда родился Иисус? Да, есть. Первое из событий Нового Завета, описываемое в Евангелии, может быть датировано достаточно точно. "Во дни Ирода, царя иудейского, был священник из Авиевой чреды, именем Захария... Однажды, когда он в порядке своей чреды служил пред Богом, по жребию, как обыкновенно было у священников, досталось ему войти в храм Господень для каждения; тогда явился ему Ангел Господень". (Лк. 1,5-11).

Итак, Захария - из "Авиевой чреды". Священнослужение в Ветхом Завете было потомственным, и, чтобы каждой семье было определено время ее служения в Храме, царь Давид разделил священнический род левитов на "чреды", то есть смены. Авиевой чреде жребий выпал восьмым (1 Пар. 24,10). Всего таких чред было 24. Следовательно, в год каждой чреде доставалось по две недели служения. Как служитель восьмой чреды, Авий служил в конце четвертого месяца по богослужебному еврейскому календарю.

Богослужебный календарь начинался с месяца нисан (авив). Поскольку лунный календарь Ветхого Завета и наш солнечный календарь не совпадают - месяц нисан (месяц цветов) соответствует марту-апрелю современного календаря. Плюс четыре месяца - и мы получаем август как время служения Захарии. Захария возвращается домой (не сразу после видения, а "когда окончились дни службы его" - Лк. 1,23) (1) и вскоре "после сих дней зачала Елисавета, жена его" (Лк. 1,24). Итак, время зачатия Елисаветой Иоанна Предтечи можно определить как сентябрь (23 сентября ст. ст. в церковном календаре). Время рождения Иоанна Предтечи, таким образом, оказывается девятью месяцами позже - в июне (24 июня по церковному календарю). Однако в период беременности Елисаветы произошло еще одно событие. Деве Марии было возвещено, что она родит Христа. Мария не решается открыть возвещенное ей своему мужу, а из родственников у нее была жива только Елисавета.

В течение пяти месяцев Елисавета скрывала свою чудесную беременность (Лк. 1,25), а в шестой месяц ее беременности "послан был Ангел Гавриил от Бога в Назарет, к Деве, обрученной мужу, именем Иосиф". Значит, Благовещение Марии происходит шесть месяцев спустя после зачатия Иоанна Предтечи. Это - март (по церковному календарю Благовещение празднуется 25 марта). Спустя девять месяцев наступает Рождество Христа. Месяцем Рождества оказывается декабрь (25 декабря).

Точные даты здесь, конечно, неизвестны. И все же библейский рассказ позволяет достаточно четко указать на середину зимы как на время Рождества. В древней Церкви Рождество отмечалось 6 января по старому стилю (когда сейчас отмечается день Богоявления, Крещения Господня).

В начале V века празднование Рождества было совмещено с днем зимнего солнцестояния. У народов Ближнего Востока, к тому времени в большинстве своем уже принявших христианство, осталась привычка праздновать день Солнца в тот день, когда солнечное время суток начинало прирастать. По языческому календарю в этот день совершались празднования бога Митры. Чтобы обратить уже устоявшиеся праздничные настроения людей в этот день с воспоминаний языческих на воспоминания о евангельских событиях, было решено разделить празднование Рождества и Крещения, отнеся Рождество на 12 дней и, наложив его на народные торжества, 25 декабря. Так появились Святки. Миссионерски-полемический характер установления празднования Рождества сказывается в том, что богослужебные гимны этого дня поют о Христе как о "Солнце правды", озарившем затянувшуюся зиму язычества. Заметим, что приурочивание дня Рождества ко дню зимнего солнцестояния имело не астрономическую мотивировку, а чисто вероучительную.

Такова традиционная форма установления новой веры: не через полное разрушение прежних символов и святынь, а через переадресование их смысла. Кстати, и первоначальное празднование Богоявления 6 января связано не с тем, что в древности точнее помнили дату Рождества, а с теми же миссионерскими потребностями. День Богоявления своей датой обязан еретикам-гностикам. Именно валентиниане первыми установили Праздник Богоявления (Теофании) с освящением Нила на 11 число месяца Туби (6 янв ст.ст.). В противовес им христиане установили свой праздник. Эта древняя полемичность нашего празднования Крещения видна до сих пор в молитвах чина великого освящения воды. "Естества нашего роды свободил еси, девственную освятил еси утробу рождеством Твоим" - это против учения гностиков о происхождении тела человека из рук злого Демиурга и о деторождении как акте вмешательства этой злой силы. "Вся тварь воспевает Тя явльшегося: Ты бо еси Бог наш на земли явился еси и с человеки пожил еси" - против учения об Иисусе Христе как только об одном из тварных небожителей - эонов. "Ты и Иорданские струи освятил еси, с небесе ниспославый Святаго Твоего Духа" - против оккультно-гностического учения, согласно которому Иисус стал Сыном Божиим только тогда, когда Он вошел в Иордан. "И главы тамо гнездящихся сокрушил еси змиев" - против учения, согласно которому Иисус получил дар ведения в Иордане от змея, прежде обольстившего Еву в раю (2).

К V веку гностицизм уже был преодолен. Появились иные миссионерские и литургические задачи - и потому как Западная, так и Восточная Церковь приняли это новое празднество. И только Армянская Церковь, в начале V века уже начавшая откалываться от Вселенской Церкви, удержала прежнюю традицию и поныне отмечает Рождество и Крещение в один день 6 января.

Позднее богослужебный календарь начал смещаться по сравнению со строго астрономическим. День зимнего солнцестояния начал отходить от 25 декабря юлианского стиля. Время от времени предпринимались реформы богослужебных календарей, но точного совпадения все же нет нигде.

Католическая Церковь празднует Рождество 25 декабря по григорианскому календарю (хотя солнцестояние приходится сейчас на 21 декабря). Так же отмечают Рождество православные Церкви Греции, Румынии, Болгарии, Польши, Сирии, Ливана и Египта. Русская Православная Церковь продолжает жить по более архаичному юлианскому календарю, где 25 декабря соответствует седьмому января календаря григорианского. Вместе с Россией в этот день отмечают Рождество Иерусалимская, Сербская, Грузинская Церкви и монастыри Афона. Однако приходы Русской Православной Церкви, находящиеся в странах Западной Европы, имеют разрешение праздновать Рождество вместе с народами тех стран, среди которых они живут. Таким образом, хотя различие в датах празднования Рождества и досадно, это различие не воспринимается как повод для внутрицерковных разделений.

Русской же Церковью изменение календарного стиля не инициируется, очевидно, по той причине, что сегодня уже нет полемической необходимости приноровлять празднование Рождества ко дню зимнего солнцестояния, поскольку никто из россиян не воспринимает 21 декабря как "день Митры". Поэтому богослужебный календарь может сегодня уже не быть жестко привязанным к астрономическим событиям. Время астрономов и часовщиков и время Литургии не обязаны совпадать.

Итак, астрономические феномены не могут рассматриваться как мерило литургического времени; миссионерские же аргументы скорее склоняют в пользу сохранения "старого" стиля. Предположим, Русская Церковь со следующего года меняет дату своего праздника. Однако это новшество потребует участия государства. Прежде всего потому, что Рождество - это детский праздник. А 25 декабря - это еще учебный день. Согласится ли Министерство образования ради церковного календаря кончать учебный года перед Сочельником, то есть не позже 23 декабря? Или при первой же попытке поставить этот вопрос те же газеты, которые требуют сейчас переноса празднования Рождества, начнут говорить о том, что в "светском и многоконфессиональном" государстве школьное расписание не должно зависеть от богослужебного календаря? Более того, поскольку вторая четверть и так самая короткая в школьном учебном году, ее сокращение почти на неделю потребует, очевидно, переноса на более ранний срок осенних каникул. И тогда, ради празднования Рождества, потребуется осенние каникулы разъединить с "октябрьскими праздниками". Отрыв школьных каникул от "революционных традиций" я бы только приветствовал. Но в реальной жизни современной России это означало бы спровоцировать возрождение антицерковных пережитков у определенной части людей, причем пожилых людей как раз того порогового возраста, для которых предельно важна близость с Церковью.

Далее - а на какую дату должны мы перенести Рождество? На 25 декабря? Так эта дата с точки зрения астрономии тоже не является датой зимнего солнцестояния (21 декабря). Если следовать велениям астрономии - мы теперь должны обогнать даже католиков. А если просто перейти к католической дате 25 декабря, то это действие, будучи абсурдным с точки зрения научной, окажется странным с точки зрения церковно-политической. Нельзя ради единства с дальними менять свою жизнь так, чтобы войти в разрыв с ближними. В конце концов западные страны и День Победы празднуют 8 мая, а не Девятого. (Но попробуйте предложить нашим ветеранам такую реформу календаря - и они справедливо увидят в этом очередное кощунство.)

Да и прежде чем предлагать православным перекроить свой календарь, этот же совет неплохо было бы предложить католикам. И посмотреть: а возможна ли календарная реформа современной Римской Церкви, последние десятилетия всячески приветствующей любые изменения? И тогда обнаружится, что перевод западного Рождества к астрономически верному 21 декабря весьма затруднителен.

Представьте, что отныне Рождество празднуется 21 декабря. Связка "Рождество-Новый год" оказывается под угрозой. Столь длительные каникулы не может себе позволить ни политическая, ни финансовая, ни экономическая жизнь. Значит, общенационального праздника из такого Рождества уже не получится. Каникулы останутся только новогодними (только "рождественскими" их не позволит сделать пресса под тем же лозунгом "многоконфессиональности"). Выход из такого положения мог бы быть только один - одновременное изменение гражданского календаря: все названия дней сдвинуть так, чтобы нынешний день 21 декабря назывался "двадцать пятым", а 28 декабря называть "Новым годом", первым января. Однако потеря трех дней, особенно в конце года, может вызвать непредсказуемые затруднения в деловой жизни. Кроме того, гражданский календарь должен быть изменен одновременно во всех странах. Когда католическая церковь была светским властителем и прочно держала в своей власти всю Европу - она могла одновременно реформировать и церковный и гражданский календарь. Кстати, отсутствие такого рода административной централизации в православии не позволило в начале нашего века провести аналогичную реформу: часть православных Церквей ввела новый стиль, сохранив старую систему вычисления Пасхи; часть осталась при старом стиле; наконец, Финская Церковь приняла и новую пасхалию, и новый стиль. Сегодня явно утопическим выглядит требование изменить гражданский календарь в угоду одной из конфессий. Так что и католикам придется смириться с тем, что богослужебный календарь будет жить сам по себе, а астрономический - сам.

Впрочем, вопрос о календаре совсем скоро вновь станет неотложным: при переходе в XXI век по григорианскому календарю, еще на одни сутки увеличится разрыв между юлианским, церковным календарем, и светским. И Рождество придется праздновать уже не 7, а 8 января... Так что перемены в церковном календаре скоро будут - неясно только, в какую сторону: воспользуются ли высшие церковные инстанции необходимостью календарной реформы для того, чтобы увеличить разрыв со светским календарем, или же для того, чтобы этот разрыв снять.

Сама по себе двухнедельная разница в праздновании Рождества была бы беспроблемна, если бы не глобализм современных средств массовой информации. 25 декабря весь эфир был уже заполнен радостными восклицаниями и поздравлениями. Если бы эти поздравления были адресованы конкретно русским католикам - они были бы вполне уместны. К, сожалению, зачастую они формулировались гораздо более масштабно: "Вас, дорогие телезрители!".

Государственное телевидение Польши не устраивает рождественские шоу в день православного празднования Рождества. Во Франции или Германии в православную Пасху теле и радио каналы отнюдь не переполнены поздравлениями. А ведь в этих странах православных не меньше, чем католиков в России, и тем не менее общенациональные системы вещания в крайнем случае лишь напоминают, что у таких-то сограждан сегодня такой-то праздник, но не призывают всех вообще разделить этот специфический праздник меньшинства.

Да, у католиков к 25 декабря рождественский пост уже заканчивается, но у православных-то он еще идет, и две самые значимые, самые богатые духовными переживаниями его недели еще впереди. Поздравлять же с праздником, который еще не наступил, не всегда возможно. Дело в том, что литургический календарь включает в себя весьма резкие, разительные перепады. Перед самым Рождеством - Сочельник, день самого строгого поста, воздержания практически от всякой пищи. Перед Пасхой - Страстная седмица, дни духовной скорби и воспоминания Крестного пути Спасителя.

Человек не может жить в непрерывном празднике. Чередование будней и праздников, дней воспоминаний радостных и печальных должны составлять календарь. Каждый народ выработал свой календарь, свою чреду праздников и постов. И не случайно каждый новый политический режим в России ХХ века пытался составить свой цикл праздников (вспомним хотя бы объявление нерабочим днем дня "ельцинской конституции"). Бог с ним, с политическим календарем. Но пусть уж хотя бы церковный календарь останется у русского народа такой, какой он есть.

Те же, кого не интересуют астрономические проблемы, обычно высказывают один аргумент в пользу переноса Рождества на 25 декабря нового стиля: получить возможность праздновать Новый год вне рождественского поста. Но богослужебная реформа, проводимая по гастрономическим соображениям, еще более странна, чем богослужебная реформа, проводимая по соображения астрономическим.

А по мне, так чем дальше будет отходить Рождество от "Нового года", тем лучше. Когда взыгравшаяся неоязыческая плоть отыграет свое, когда все газеты и все телеведущие наконец охрипнут от поздравлений с годом "голубой свиньи", тогда, может быть, слышнее прозвучит тихая рождественская песнь: "Христос рождается - славите...".

 

 

Волхвы и пастухи

Мы привыкли видеть спокойный, семейный, полусказочный лубок Рождества: волхвы, ангелы, пастухи, улыбка Матери и теплое дыхание животных у яслей...

Но смотрите, какие тревожные нотки еще есть в евангельском рассказе о Рождестве. Отнюдь не из идиллической "любви к природе" Мария рождает Сына не в человеческом дому, а в хлеву. Просто в ту ночь перед Матерью оказались закрыты все двери Вифлеема: никто не согласился дать ей приют... В мире людей Спаситель с первого же мгновения Своей жизни бездомен...

Волхвы, разыскивая Христа, вопрошали на улицах Иерусалима: "Где родившийся Царь иудейский?". И тут же они были вызваны на допрос к правителю. Мы не замечаем необычности и дерзости этого их вопроса, но святитель Иоанн Златоуст поясняет: один такой вопрос мог стоить им жизни. Ирод не имел прав на престол, и к власти он пришел с помощью римлян. Как всякий узурпатор, он боялся за свою власть, всюду подозревая заговоры. Это о нем, о Ироде Великом, римский император Август сказал свое блестящее словечко: "В стране Ирода безопаснее быть свиньей, чем царским сыном". Свиней-то иудеи в пищу не употребляли; а Ирод действительно убивал собственных сыновей, едва только у него возникали подозрения о планах их собственного скорейшего воцарения.

И в эту страну, в её столицу, приходят чужестранцы (волхвы пришли из Персии) и спрашивают: "Где родившийся Царь иудейский?". Это столь же безопасно, как в Москве 1952 года на Красной площади спрашивать прохожих "Где нам найти нового правителя страны?".

Но чувство долга, веры и призвания было сильнее у волхвов, чем политическая "рассудительность". Наверное, только поэтому они все-таки нашли дорогу к Вифлеему.

Сразу после поклонения волхвов Иосиф берет Марию и ее Сына и бежит из Иудеи в Египет, спасаясь от Ирода. В Вифлееме же, куда на перепись собралось множество народа, по приказу царя были убиты все малыши в возрасте до 2 лет.

Бог, родившийся человеком в Вифлееме, пришел в этот мир не просто, чтобы стать человеком, но принять на себя муку наших грехов и смерти и преодолеть эту тяжесть усилием Воскресенья. Вифлеемская колыбель - Голгофский крест - покинутая Иерусалимская гробница: таков путь предвечного Сына Божия, две тысячи лет назад ставшего еще и Сыном Марии. И предстоящий крест, и угроза с первого мгновения осеняют собою Его жизнь.

...В христианской мистике часто можно встретить простую, но дерзновенную мысль: "Христос мог хоть тысячу раз рождаться в Вифлееме, но нет тебе в этом никакой пользы, если Он хотя бы раз не родится в твоей собственной душе".

Эти строки, несущие в себе следы духовного поиска прежних (как многим кажется) эпох, сейчас забыты, недоступны, малопонятны. Но многие из тех, кто не читал святых Отцов, помнят строчку Иосифа Бродского: "В Рождество все немножко волхвы..". Да, мы все - на дороге в Вифлеем. Все мы - жители Вифлеема. Мы ищем Христа - и мы же закрываем перед Ним двери наших домов и душ. Мы хотим увидеть Бога - но отнюдь не хотим жить в Его Присутствии. Что-то в нашей душе тянется к Небу, а что-то боится его и скрывается. "Груз тяжких дум наверх меня тянул, а крылья плоти вниз влекли, в могилу," - так об этом свидетельствовал Высоцкий.

А вот в чем мы мало похожи на волхвов - это в том, что они подставили себя под смертельную угрозу не для того, чтобы что-то получить от Младенца, а лишь для того, чтобы передать Ему свои собственные дары. Как же редко "в сем христианнейшем из миров" человек ищет Христа не ради ожидаемой от Него маленькой получки (в виде поправления здоровья или устроения дел), а только, чтобы сказать Ему из глубины своего сердца: "Ты знаешь, Господи, я понял: оказывается я не сам пришел в этот мир, а Ты меня привел сюда, Ты подарил мне жизнь, и поэтому моя жизнь по праву благодарения принадлежит уже Тебе, а не мне...".

Да, много, слишком много сказано за последние годы о душевном мире и спокойствии, которые приносит с собою Вера. Но как примирить эти банальности, похожие на рекламные обещания неотвратимого успеха, с таким свидетельствами: "У Христа - у креста"; "Значит - Бог в мои двери, раз дом - сгорел". Первое - русская поговорка, второе - цветаевская строка...

Вера приносит мир и свет и радость. Но эта радость приходит не сама собой. Ее надо уметь принять. А суставы души закостенели в привычных сочетаниях - и разжать свою душу так, чтобы она могла впустить в себя Евангелие, бывает и трудно, и больно. Вера приносит Пасху. Но Пасхе предшествует тайна Креста. Миновать ее нельзя: иначе и Рождество потеряешь, и Пасху не обретешь.

Поэтому стоит предупредить: за мир в душе надо сражаться, за спокойствие надо подвизаться (это - от слова "подвиг"). Даже смирение и христианское терпение требуют немалого мужества, как и сердечная чистота требует гнева, отторгающего от сердца дурные помыслы.

Из Вифлеема путь всегда ведет в Египет, на чужбину, в скитания, в бегство... Две вещи обещает Христос Своим ученикам: Свою любовь и ненависть мира... Как много людей могут сказать, что их искушения стали сильнее после крещения или монашеского пострига. Как легко, и, что самое страшное, как незаметно человек может потерять уже обретенного Христа. Младенца надо уберечь от Ирода, чистоту души надо беречь от грязи, лучик благодати - защитить от греха. И жемчужинку Веры, появившуюся в душе не стоит сразу выставлять напоказ, пусть ее свет наберет силу. И лишь тогда позволить ему стать видимым людям.

Понимая, что подойти к Вифлеему означает объявить о своем вступлении во вселенскую войну добра против зла, расслышим же заповедь, которую чаще всего слышали люди из уст Христа: "Не бойтесь!".

Не бойтесь! - "Ибо Я победил мир". И в подтверждение этих странных слов палестинского Проповедника не от дня воцарения Ирода или Августа, Пилата или Цезаря ведет летоисчисление мир, а от дня рождения Сына Марии. И как бы ни хотели новые и новые узурпаторы заставить мир вести счет от дня их маленького торжества, рано или поздно календарный листок все равно скажет: счет от "Великой Революции" или "Славной Победы" опять устарел... Наш счет - от Рождества Христова. А в Рождество - все немножко волхвы...

Волхвов в Вифлеем привела звезда. Волхвы - это, по сути, астрологи. Ни Библия, ни Церковь не одобряют увлечения гороскопами и астрологиями (1). Но для чуда нет преград - "Ведь чудо есть чудо, и чудо есть Бог" (Б. Пастернак). И поэтому Господь приводит астрологов к принятию Евангелия через их же собственную лжемудрость. Вы доверяете только знакам небес? Вы считаете, что через исследование планетных путей проще понять Бога, чем через голос совести и души? Вы считаете, что не в человеке, а в звездном небе Богу подобает проявлять Себя? Что ж, звезда и приведет вас к Богу, который стал человеком (человеком, а не звездой).

В рождественском тропаре (церковном песнопении) об этом сказано: "В Твоем Рождестве те, кто служат звездам, от звезды научились кланяться Тебе, Солнцу правды". Крупнейший исследователь православной иконографии Л. Успенский пишет, что "в поклонении волхвов Церковь свидетельствует о том, что она видит и освящает всякую человеческую науку, ведущую к ней, признавая, что относительный свет внехристианского откровения ведет тех, кто ему служит, к совершенному поклонению" (2).

Сама же вифлеемская звезда в церковной традиции обычно понимается как ангел, принявший вид, более понятный для языческих мудрецов.

Пожалуй, в последний раз в священной истории человечества Бог обращается к людям через знамение в небесах, открывая таким образом Свою волю. Затем Христос будет говорить тем, кто в поисках последней истины засматривается на небеса, но не вглядывается в свою душу: "Лицемеры! различать лице неба вы умеете, а знамений времен не можете. Род лукавый и прелюбодейный знамения ищет, и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка. И, оставив их, отошел." (Мф. 16,3-4).

Отныне лишь один религиозный смысл можно вычитать в небе: тот, что небо не самочинно, что у него есть Творец. "А что же такое этот Бог? Я спросил землю, и она сказала: "это не я", и все, живущее на ней, исповедало то же. Я спросил море, бездны и пресмыкающихся, и они ответили: "мы не бог твой; ищи над нами". Я спросил у веющих ветров, и все воздушное пространство с обитателями своими заговорило: "ошибается Анаксимен: я не бог". Я спрашивал небо, солнце, луну и звезды: "мы не бог, которого ты ищешь", - говорили они. И я сказал всему, что обступает двери плоти моей: "скажите мне о Боге моем - вы ведь не бог, - скажите мне что-нибудь о Нем". И они вскричали громким голосом: "Творец наш, вот кто Он". Мое созерцание было моим вопросом, их ответом - их красота" (Августин) (3).

Итак, книга природы может пытливому уму поведать, что у нее есть Творец. А для распознания воли Творца нужно обращаться к другой Книге. Об этом будут века спустя говорить преемники евангельских волхвов - Галилей и Коперник, Кеплер (4), Ньютон, Ломоносов...

Кроме волхвов у колыбели Богомладенца были еще и пастухи. Они были со своими стадами недалеко от Вифлеема. Явление ангелов, позвавших их к Спасителю, описывается в Евангелии от Луки (5).В этом рассказе необычно, в частности, то, что пастухи находятся со своими стадами в поле в середине зимы. Эти поля находились в непосредственной близости от Иерусалима (по современным представлениям, Вифлеем просто пригород Иерусалима). "Стада, которые паслись здесь, назначались для храмовых жертв, а, следовательно, пастухи, которые стерегли их, не были обыкновенными пастухами. Эти стада паслись наружи круглый год, потому что о них говорится (в иудейских источниках - А.К.), что они бывали на полях даже за тридцать дней до Пасхи, то есть, в феврале, когда количество дождя в Палестине бывает весьма значительно. Понятно, что эти пастухи, состоявшие в некотором отношении к Храму, знакомы были с идеей Мессии и ожидали Его не менее пламенно, чем другие иудеи. Быть может, в том обстоятельстве, что ангел возвещает о рождении Мессии прежде всего этим пастухам, сказывается особое дело Промысла: пастухам дается знать, что отныне наступает время, когда им уже не нужно будет гонять в храм животных для заклания, что теперь грехи всего человечества берет на Себя родившийся Мессия, Который принесет однажды и навсегда жертву" (6)

Ангелы воспели пастухам первое песнопение христианской эры: "Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение". Смысл этой трехсоставной молитвы: Рождество Спасителя призывает горний мир ангелов восславить рождение Творца на земле; Рождество приносит примирение и соединение людей с Богом уже на земле; Рождество открывает людям благоволение Творца. В латинском переводе эта молитва выглядит несколько иначе: он полагает, что "благоволение", упоминаемое Евангелием, принадлежит не Богу, а людям. Поэтому последняя часть латинского перевода звучит как "мир в людях доброй воли" (pax in hominibus bonae voluntatis). Отсюда произойдет выражение, ставшее штампом современной политической журналистики - "люди доброй воли".

Итак, ангелы привели в Вифлеем волхвов и пастухов.

У яслей встретились язычники и иудеи. Для евангелиста Луки вряд ли это случайная деталь. Он сам носит нееврейское имя и, вероятно, был греком из Антиохии (7). В отличие от Матфея, Лука почти не цитирует ветхозаветных пророчеств о Мессии, а родословное древо Иисуса начинает не от Авраама, а от Адама и самого Бога, подчеркивая тем самым, что служение Христа принадлежит не только Израилю, но и всему человечеству.

Эта же идея примирения народов во Христе в православной иконографии символизируется помещением вола и осла у яслей Вифлеемской пещеры (см. статью об Иконографии Рождества).

А что же привело туда само Святое семейство?

 

 

Перепись

С В.  П И С А Н И Е. 
   С КЛАВИАТУРАТА: 
Натисни едновременно ALT+P, последвано от ENTER (Mac: COMMAND+P, ЕNTER)

Иосиф и Мария оказались в Вифлееме по причине переписи. Лука, из чьего Евангелия мы знаем об этом, человек образованный, по мирской профессии - врач (Колос. 4,14). И для его Евангелия характерны исключительная добросовестность и точность изложения. Неоднократно он дает конкретные сведения, помогающие хронологически определить время описываемых событий. Например: "В пятнадцатый же год правления Тиверия кесаря, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее, Ирод был четвертовластником в Галилее, Филипп, брат его, четвертовластником в Итурее и Трахонитской области, а Лисаний четвертовластником в Авилинее, при первосвященниках Анне и Каиафе, был глагол Божий к Иоанну, сыну Захарии, в пустыне".(Лк. 3,1-2). Так Лука указывает начало проповеди Иоанна Предтечи. Говоря же о более ранних событиях, Лука упоминает и о повелении императора Августа сделать перепись подвластного ему населения (1).

Пресветата Дева и Св. праведни Йосиф Обручник. Мозайка Хора Истанбул
 

Перепись проходила по иудейским обычаям, и каждый должен был записаться не как гражданин Рима, а как член своего рода. Местом сбора потомков Давида был определен Вифлеем, пригород Иерусалима. Современный иудейский богослов Д. Флуссер, проведя анализ евангельских повествований с точки зрения гебраистики (то есть науки об истории и культуре еврейского народа), делает такой вывод: "Я повторял распространенное мнение о том, что во времена Иисуса не было известно ни одного потомка царя Давида. А значит, последователи Иисуса лишь задним числом объявили его "сыном Давида", тем самым узаконив его мессианское звание. Однако, как оказалось, это мнение не вполне оправданно. А именно, как выяснилось, право то меньшинство ученых, которое предполагало, что в то время среди евреев было немало потомков Давида. Я и сам представил свидетельство в пользу этого предположения, опубликовав в одном научном журнале надпись на гробнице времен Иисуса, которая гласит, что там лежат кости тех, кто происходит "из дома Давидова". Так что если бы оказалось, что Иисус на самом деле был потомком царя Давида, он не был бы белой вороной" (2).

Поскольку потомков Давида оказалось довольно-таки много, городок был переполнен. В гостинице не оказалось места для Иосифа и его спутницы.

Это обыденное сообщение Евангелия как бы приоткрывает завесу над тем, что произойдет дальше с Сыном Марии. Люди закрыли двери своих домов перед Сыном Божиим. В городе не нашлось места для Его Матери. Иисус рождается вне города, как бездомный. Назарет, место где пройдет детство Христа, вынудит Его сказать горькие слова: "не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем". Его жизнь будет проходить в странствии по городам Палестины, и, однажды, с его уст сорвется печальное признание: "Лисицы имеют норы и птицы небесные - гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову.". Даже умрет Он за городскими стенами, за стенами Иерусалима. Ночь Рождества Святое Семейство встречает в хлеву, в загоне для скота на окраине Вифлеема.

Итак, рождественские ясли находятся на окраине Вифлеема; Вифлеем - пригород Иерусалима; Иерусалим - окраина Римской Империи... Сама Римская империя находилась на окраине религиозной истории Земли (в которой гораздо более значимые и величественные следы оставили религиозные культуры Египта и Греции, Вавилона и Индии). Сегодня мы знаем, что и сама Земля находится отнюдь не в центре Солнечной системы, что живем мы на самой окраине нашей Галактики... Что это - признак глубокой, неустранимой провинциальности и человечества и христианства? Наверно, нет. Просто зримый урок: физическое пространство и метафизическое не совпадают. Смысл нашей жизни нельзя искать в физических законах. Человеческое сердце тоже бьется не прямо в геометрическом центре его тела. Ни одно государство не пошлет свое посольство прямо в пространственно-географический центр России, но (с точки зрения математика) "иррационально" предпочтет войти в связь с окраиной" - Москвой.

Итак, ни центр человеческого пространства, ни центральный момент человеческого времени не определяются по шкале, абстрагированной от самого человека. Не на окраине мира, не в глубине времен рождается Христос. Но там, куда Он приходит и оказывается центр мира и центр человеческой истории.

Божественный Логос не соединяется с рафинированным умом какого-нибудь раввина, не вселяется в царские палаты римского императора, не является в виде неотразимо красивого и умного трибуна и вождя. Он рождается беспомощным ребенком в семье плотника.

В христианском богословии для объяснения происшедшего будет принят термин "кеносис" - самоумаление Бога. Кеносис - Это Мощь, превозмогшая Саму Себя. Как педагогу для разговора с детьми надо умалить себя, заговорить их словами и образами, так и Богу, чтобы вразумить людей, надо умалить Себя. Чтобы возвести людей - Богу надо спуститься к людям. Чтобы это возведение было не следствием страха, повинующегося непостижимому чуду, Бог приходит "в образе раба". Он мог бы увлечь людей каскадом чудес. Но тогда люди будут в состоянии принести Творцу самый великий дар. Тот, который Он и ждет от нас: дар любви, родившейся в свободном сердце (3). "Большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; После землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра, и там Господь." (3 Цар. 19,11-1)

 

 

Икона Рождества

Важнейшая задача иконы - показать незримый внутренний мир христианина; через видимые краски передать духовный смысл происходящего с человеком при его встрече с Богом. Соответственно, о многих иконографических сюжетах можно сказать, что они "искажают" видимость во имя восстановления чистого смысла события (1).

Чтобы понять необычность иконографического изображения Рождества, подумаем, как можно было бы "естественно", "нормально" изобразить его. Рождественские открытки и здравый смысл предлагают, прежде всего, представить себе хлев с одной-двумя овечками и Мать, ласково и любовно взирающую на Младенца.

Но если мы всмотримся в икону Рождества - как ни странно, именно этих двух, казалось бы, самых естественных деталей мы не увидим.

Что заметнее всего, нет хлева. Нет деревянной или глинобитной постройки, нет соломы, нет кормушки, нет овечек. Младенец лежит не в построенных человеческими руками яслях, а в пещере.

Почему же пещера? - Потому, что иконописец старается передать смысл происходящего; ее свидетельство отвечает на вопрос - "что это значит для нас, людей, и для нашего спасения?". Дело не только в том, что родился младенец. Пусть даже чудесный младенец и рожденный чудесным образом. Смысл того, что произошло с Марией, передают не столько "хроники" Матфея или Луки, сколько позднейшее богословское свидетельство Иоанна: "Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины" (Ин. 1,14).

А Евангелие от Иоанна вообще является смысловым, богословским комментарием к событиям, описанным в трех более ранних Евангелиях.Для Иоанна, писавшего позднее остальных евангелистов и, по свидетельству древнейших церковных историков, восхотевшего дополнить уже имевшиеся описания жизни Христа раскрытием духовного смысла евангельской истории, было недостаточно чистой хронографии.

В приведенной выше фразе из Евангелия от Иоанна резюмируется смысл Рождества. Значит, икона Рождества станет понятнее, если соотнести ее не только с повествованиями Луки и Матфея, но и со свидетельством Иоанна Богослова. Весь смысл Рождества - Боговоплощение: воплощение Бога, чисто духовного Существа, никогда не имевшего никакого, даже самого "тонкого" тела. Итак, "Слово стало плотью". Горний мир соединился с земным. "Достигло до вас Царствие Божие" (Лк. 11,20). Что же Евангелие говорит об этом Царстве и с чем сравнивает его?

Оказывается, это новое Царство не просто налагается поверх обыденной человеческой жизни, не парит над миром человека, подобно тому, как тарелочка нимба витает над головами святых на западных картинах. Оно входит в самую сердцевину нашего мира и, придя извне, старается нашу жизнь преобразить изнутри".

"Царствие Божие внутрь вас есть", - возвещает Спаситель (Лк. 17,21). И это Царство Он сравнивает с пшеничным зерном, брошенным в землю; и с горчичным зерном, посеянном на поле; и с кладом, зарытым в землю; и с закваской, брошенной в тесто; и с неводом, брошенным в море (см. Мф., 13). У всех этих сравнений есть общая черта: Царство влагается внутрь другой стихии. Этими образами раскрывается главное содержание Нового Завета: Бог пришел в мир. Стена грехов и богоотчужденности, воздвигнутая между человеком и Богом, разрушена.

Тогда понятна символика пещеры на иконе Рождества: пещера - это образ мира, в самую глубину которого входит Бог, подобно зерну или закваске, вбрасываемым в поле или в тесто. Пещера - это сердцевина земли, средоточие материальности. И вот в это средоточие добровольно входит Тот, о Ком сказано: "Бог есть дух" (Ин. 4,24).

Пещера дается темным фоном: тьма без малейшего просвета. И на фоне этой тьмы сияет чистейшая белизна одежд Младенца. "Свет во тьме светит, и тьма не объяла его" (Ин. 1,5). Этот стих из Евангелия от Иоанна может быть прочитан по разному. Русский перевод можно назвать оптимистичным. Свет воссиял - а тьма не смогла его "объять", заключить, победить. Однако если мы возьмем древнейший латинский перевод Евангелия (Вульгату), то увидим другое значение того же стиха: "Свет во тьме светит, и тьма не была пронизана им (et tenebrae eam non comрrehenderunt)". Это гораздо более суровое, пессимистическое видение евангельских событий: тьма осталась тьмой, несмотря на воссияние света.

Глагол греческого оригинала katelaben допускает оба перевода. По-гречески katalambano обычно означает "воспринимать", "улавливать", "усваивать", но может означать также - "охватывать", "захватывать", "настигать" (при погоне), в конечном счете - "овладевать", "побеждать". Итак, евангелист, с одной стороны, говорит о непобедимости света, а с другой - о поразительной невосприимчивости мирского мрака к свету Евангелия.

Свет осаждаем мраком и все же не смешивается с ним. Этим светом был создан мир ("все чрез Него начало быть,.., что начало быть" - и этот же мир Его не принял и не познал. "Был Свет истинный,.. в мире был,.. и мир Его не познал. Пришел к своим, и свои Его не приняли... Люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы" (Ин. 1;3,9-11; 3,19).

Рождение Сына Божия среди людей, вхождение Предвечного Бога в наш мир не опрокинуло обычный порядок вещей. Творец неба и земли сошел на землю, однако солнце и звезды (кроме одной) продолжали свой обычный ход. Небо не раскололось, реки не потекли вспять, люди не онемели от ужаса, или мистического восторга. "Вот, Отрок Мой, Которого Я держу за руку, избранный Мой, к которому благоволит душа Моя. Положу дух Мой на Него, и возвестит народам суд; не возопиет и не возвысит голоса Своего, и не даст услышать его на улицах; трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит; будет производить суд по истине", - так за семь столетий до ночи Рождества описал грядущего Сына Божия пророк Исаия (Ис. 42,1-3). Мир остается практически неизменным. Его слепящая тьма еще слишком многим застит глаза, лишь некоторые находят дорогу к Вифлеемским яслям... А кто-то будет искать эту дорогу лишь для того, чтобы принести смерть новорожденному Царю.

В иконе вообще символика света чрезвычайно важна. Евангелие насыщено светом и световыми образами - и язык иконы, конечно, тоже не может быть другим. "Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий; на живущих в тени смертной свет воссияет,.. чтобы открыть глаза слепых, чтобы узников вывести из заключения и сидящих во тьме - из темницы" (Ис. 9,2; 42,7). "Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни" (Ин. 8,12). "В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков" (Ин. 1,4). "Доколе Я в мире, Я свет миру" (Ин. 9,5).

Итак, Бог в мире - это свет миру. До Христа и, кроме Него, такой полноты светоносности мир не имеет. Но - "вы имеете полноту в Нем" (Кол. 2,10), "от полноты Его все мы приняли" (Ин. 1,16). Христос пришел не для того, чтобы Собою явить некую небывалую "диковинку" - вот, мол, и Бог и человек одновременно. Та новизна, что открылась в Нем, должна обновлять и каждую отдельную человеческую жизнь. Человек стал другим после Христа, чем был до Него. Его природа изменилась; метафизическая мутация, издавна, со времен Адама, искажавшая человеческий образ, была изжита Боговоплощением, Крестом и Пятидесятницей. Теперь Бог уже не издалека, из-за гор и туч обращается к человеку, но говорит внутри нашего сердца. Именно потому, что теперь уже не только "Я свет миру" (Ин. 9,5), но и "вы - свет мира" (Мф. 5,14). Теперь ученики Христа, верные Ему, те, в ком Он живет и действует, они теперь - живое и очевидное проявление (эпифания) Бога, ибо в них изобразился Христос (Гал. 4,19). "Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного" (Мф. 5,16). Вот та вершина, на которую позван христианин. Не просто верить во Христа. И не просто творить добрые дела (даже во имя Его). Но жить так, чтобы при встрече с ним через человека явно проступал бы облик Спасителя. Чтобы видя его добрые дела, люди прославляли не его самого, а Отца, Который на небесах.

Один духовный писатель сказал, что никто никогда бы не стал монахом, если бы не увидел однажды на лице другого человека сияние вечной Жизни... Именно этот свет осветил некогда апостолов, и именно этот свет покорил могущественнейшую в мире империю двенадцати рыбакам. "Потому что наше благовествование у вас было не в слове только, но и в силе и во Святом Духе... Вы сами знаете, каковы были мы для вас между вами" (1 Фес. 1,5). Посмотрите, как тесно апостолы увязывают внутреннее доброе устроение духа и успехи внешней проповеди: "Он (Варнава),.. убеждал всех держаться Господа искренним сердцем, Ибо он был муж добрый и исполненный Духа Святого и веры. И приложилось довольно народа к Господу" (Деян. 11, 23-24).

"Я прославился в них", - говорит Христос о Своих учениках (Ин. 17,10). На библейском языке "слава Божия" (теофания) означает именно приобщенность, проявленность, причастность (см., например: "Бог прославился в Нем... Бога Он явил - Ин. 13,31; 1,13).

"Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить", - молится Христос Отцу накануне Своих страданий. "Слава Христова" - слава крестная. Совмещение этих двух понятий: "славы" (победы) и креста (страдания) - и было самым неудобопонятным в Христовой проповеди. "Тогда (накануне Страстной седмицы) приступила к Нему мать сыновей Зеведеевых (апостолов Иакова и Иоанна) с сыновьями своими, кланяясь и чего-то прося у Него. Он сказал ей: чего ты хочешь. Она говорит Ему: скажи, чтобы сии два сына мои сели у Тебя один по правую сторону, а другой по левую в Царствии Твоем. Иисус сказал в ответ: не знаете, чего просите. Можете ли пить чашу, которую Я буду пить, или креститься крещением, которым Я крещусь?" (Мф. 20,20-22). В момент величайшего прославления Христа, в момент исполнения Им Его служения по правую и левую руку от Него будут распятые разбойники... А чашу Ему предстоит пить в кровавом поту в Гефсимании... Но "славу, которую Ты дал Мне, Я дал им" (Ин. 17,22). И если кто хочет разделить с Ним славу Его - тому она будет дана. Но вместе с Его страданиями. "Чашу Мою будете пить, и крещением, которым Я крещусь, будете креститься" (Мф. 20,23).

В людях, готовых своими добрыми делами светить миру и являть Отца, готовых принять месть мира за свою неотмирность, есть тот же свет, что сиял, пока Христос "был в мире" и, который впервые затеплился в Вифлеемских яслях. И там же впервые встретился с тьмой.

Так, уже с самого начала в Евангелии и в иконографической передаче Евангельских событий появляются тревожные нотки. Та же двузначность свершающегося: и спасение, и суд вершатся одновременно - передается и через животных, стоящих у колыбели. Иконописец изображает только вола и осла, но не видно ожидаемых ягнят. В Евангелии о животных вообще нет ни слова. Чтобы понять смысл такого выбора, вспомним ветхозаветное пророчество: "Слушайте, небеса, и внимай, земля, потому что Господь говорит: Я воспитал и возвысил сыновей, а они возмутились против Меня. Вол знает владетеля своего, и осел - ясли господина своего; а Израиль не знает [Меня], народ Мой не разумеет." (Ис. 1,2-3).

Трагические новозаветные судьбы Израиля уже предсказаны, и на иконе однозначно явлены. Вол и осел встречают Творца всякой жизни. Простые пастухи идут по зову Ангела. Иноземцы приведены звездой. Но нет у яслей новорожденного Царя Израиля ни ветхозаветного священства, ни израильских владык, ни книжников, ни знатоков Закона.

"Итак, спрашиваю: неужели они преткнулись, чтобы совсем пасть? Никак. Но от их падения спасение язычникам, чтобы возбудить в них ревность. Вам говорю, язычникам... Они отломились неверием, а ты держишься верою. Не гордись, но бойся. Ибо если Бог не пощадил природных ветвей, то смотри, пощадит ли и тебя. Итак видишь благость и строгость Божию: строгость к отпадшим, а благость к тебе" (Рим. 11, 11,13,20-22). Так апостол Павел объясняет причину, по которой "свои" не приняли Искупителя. Теперь вспомним еще один ветхозаветный текст: "не паши на воле и осле вместе" (Втор. 22,10). Мы знаем, что для первых книг Библии очень важен мотив разделения, предохранения от смешения. Израиль не должен утратить свое знание Единого Бога через смешение с язычниками. Но к Христу призываются все люди - откуда бы они ни происходили. Важно не их происхождение. Важно их призвание. Готовы ли вы следовать за Христом, принять Его в качестве своего единственного Господа? Если да - то "Нет уже Иудея, ни язычника... ибо все вы одно во Христе Иисусе." (Гал. 3,28). И вот, у яслей Богочеловека встречаются вол и осел. В церковной символике, это встреча израильского народа и языческого.

Еще одна особенность иконы Рождества, отстраняющая ее от буквалистского прочтения евангельского повествования и от наших ожиданий, - это взаиморасположение Матери и Младенца. Мария не смотрит на Младенца. Более того, она лежит отдельно от Него, не в пещере, рядом с Ним, а на склоне горы. Появление на иконе горы, изображение Марии наподобие камня, лежащего на горном склоне, связано с ветхозаветным пророчеством Даниила, истолковавшего вещий сон вавилонского царя Навуходоносора: "Тебе, царь, было такое видение: вот, какой-то большой истукан... У этого истукана голова была из чистого золота, грудь его и руки его - из серебра, чрево его и бедра его медные, голени его железные, ноги его частью железные, частью глиняные. Ты видел его, доколе камень не оторвался от горы без содействия рук, ударил в истукана, в железные и глиняные ноги его, и разбил их... А камень, разбивший истукана, сделался великою горою и наполнил всю землю" (Дан. 2,31-35). Истукан на глиняных ногах - это языческая империя, а камень, который "в последние дни" (Дан. 2,28) сокрушит владычество язычества и собою наполнит вселенную - это Царство, воздвигнутое Богом, Царство Вечное, Царство Божие (Дан. 2,22). "Последними днями" в Новом Завете называются дни земной жизни Христа, "когда пришла полнота времени" (Гал. 4,4).

Опять, как и в Евангелии, мы видим ту же символику Царства Божия, символику зерна: из малого вырастает вселенское. Это вечное Царство, по пророчеству Даниила, будет дано Сыну Человеческому и получено Им от "Ветхого Днями" (Дан. 7,13-14). В Новом Завете имя Сына Человеческого, как имя мессианское, будет прилагать к Себе Иисус. Кроме того, в Евангелии и образ камня относится ко Христу (Мф. 2,42-44; Лк. 20,17-18). Это камень будет краеугольным, камнем созидания и преткновения и потребует личного, выбирающего отношения к себе, как об этом предсказывал ветхозаветный пророк Исаия ("Я полагаю в основание на Сионе камень:.. верующий в него не постыдится" - Ис.28,16). И, наконец, Даниил подчеркивает, что "камень отторгнут был от горы не руками", а Богом (Дан. 2.45), прообразуя тем самым чудесность, Божественность рождения Христа.

А потому с камнем соотносится не только Рожденный, но и чудесно Родившая - Мария. Начало пути "камню" дала именно Она. через Нее Он начал свой земной путь. Поэтому иконографически именно Мария соотносится с камнем, лежащим на склоне горы (есть даже особая иконография, именующаяся "Богородица - Гора Несекомая").

Так, в изображении Матери и Младенца соединяются два ряда символов Царства Божия. Младенец в пещере напоминает молящемуся о Новозаветных образах Царства, а Мария на склоне горы обращает нас к ветхозаветным ожиданиям этого Царства.

Особо стоит отметить, что Мария на иконе не смотрит на Младенца. То, что только что произошло, в Символе Веры выражается словами - "нас ради человек и нашего ради спасения". Сын Божий пришел на землю, чтобы облегчить тяжесть человеческой муки. Но мучительные сомнения в эти минуты беспокоят земного восприемника Христа - Иосифа - формального мужа Марии.

Мария родилась после долгих молитв и ожиданий ее родителей. Это - "вымоленный ребенок". Чудом получив себе дочку от Бога, родители Марии (Иоаким и Анна) решили Богу посвятить дитя. С детства Мария росла при Иерусалимском Храме. Когда она достигла порога девичества, ее родители скончались. Законы ритуальной чистоты не позволяли жить в Храме повзрослевшей девушке. Монастырей ветхозаветный мир не знал. Более того, общественное мнение и религия Израиля вполне сурово относились к бездетным людям, особенно к женщинам, особенно из рода Давида, к которому принадлежала Мария (так как никто не знал, от кого именно родится долгожданный Мессия). И как знать, может быть именно та женщина, что сейчас отказалась от брака и деторождения, могла бы стать матерью Избавителя, и, может, ее нынешнее бесплодие еще на годы отлагает пришествие Радостного Дня... Закон предписывал каждой девушке как можно скорее выйти замуж. Но у Марии было ощущение, что ее жизненное призвание связано с чем-то иным, чем обычный брак. Она упросила священников выдать ее замуж лишь формально. Из Храма ее вывели, чтобы передать на попечение старому вдовцу, имевшему детей от первой жены, и, обещавшему хранить чистоту Девы (дети Иосифа в Евангелиях называются "братьями Иисуса").

Иосиф стал "обручником" Марии. И именно на него и устремляет свой взгляд Богоматерь на иконах Рождества. Иосиф обуреваем сомнениями. Он знает, что на деле, он не муж Марии. А, значит - не отец Ребенка. Что делать? По закону жена, нарушившая верность супругу, должна быть до смерти закидана камнями. Выдать Марию на суд или просто тайно отпустить ее из своего дома, чтобы она жила дальше как пожелает? Не завершить ли фиктивный брак фиктивным разводом? Позднейшая христианская этика допускает только одну причину для развода - неверность одного из супругов (и в очень редких случаях - бесплодие брака). Но ветхозаветные обычаи допускали обычный развод по согласию супругов. Итак, что сделать с Марией?... Сам Иосиф в конце концов склоняется к более мягкому исходу. "Иосиф же, муж Ее, будучи праведен и не желая огласить Ее, хотел тайно отпустить Ее" (Мф. 1,19). Евангелие нам рассказывает, что эти сомнения посещали Иосифа, еще когда он лишь заметил непраздность своей нареченной жены. И сразу же Евангелие повествует о разрешении этих сомнений: "Но когда он помыслил это, - се, Ангел Господень явился ему во сне и сказал: Иосиф, сын Давидов! не бойся принять Марию, жену твою, ибо родившееся в Ней есть от Духа Святого" (Мф.1,20).

Икона Рождества напоминает о борениях Иосифа, и, потому, Мария взирает на того, кому первая весть о чудесном Рождестве причинила боль.

Исторически, хронологически искушение Иосифа началось задолго до самой ночи Рождества. Но икона сводит разновременные события, чтобы подчеркнуть необычность, чудесность совершающегося. То, что не в состоянии помыслить человек, что не вмещается ни в какие физические и метафизические представления - стало фактом, самым важным фактом бытия.

Другое чудо, другое разрешенное сомнение, представленное на иконе, - уверение Саломии. Если сцена искушения Иосифа обычно находится в левом нижнем углу иконы, то уверение Саломии - напротив, в правом нижнем углу. Апокрифическое "Первоевангелие Иакова" рассказывает, что Саломия не поверила свидетельству повивальной бабки о девственности Родившей, и, омывая Роженицу, дерзнула сама проверить невероятное сообщение. За неверие рука ее была парализована. В ответ на свои покаянные слезы Саломия услышала: "поднеси руку твою к Младенцу и подержи Его, и будет тебе спасение и радость", что Саломия и исполнила. На иконе показывается, как обретшая веру Саломия обмывает Младенца2.

Сюжет уверения Иосифа должен подтвердить чудесность, необычность, божественность Рождества. Сцена омовения, напротив, призвана подтвердить подлинность воплощения: Сын Божий не просто кажется человеком, но действительно стал человеком. Все, что требуется малышам, необходимо и Ему. Иисус - истинный Бог и истинный человек. Без ясного утверждения обеих этих истин невозможно быть христианином.

Наконец, в иконе Рождества есть еще ряд образов, помогающих усвоить смысл Рождества как границы, как встречи Ветхого и Нового Заветов. Народ Ветхого Завета - "Израиль по плоти" - представлен пастухами, в то время как человечество, от язычества пришедшее прямо ко Христу, минуя суровость Ветхого Завета, представлено волхвами-персами. В христианской книжности нередко волхвов и пастухов видят как аллегорию различных путей к единой Истине - пути разума и пути веры. Пастухи - образ людей, чистых душой, простых и неученых, но доверяющих своему сердцу и Богу. Пастухи, приняв от Ангела благовестие, в чистоте и простоте сердца приняли возвещенное Им и поспешили к яслям. Волхвы же - это астрологи, астрономы, ученые люди, которые по своим вычислениям и расчетам узнали время Рождества Всемирного Царя и отправились на Его поиски. Это образ людей, которые через познание мира приходят к признанию Творца. На иконах обычно пастухи стоят непосредственно у входа в пещеру, а волхвы еще далеко, за холмом. Путь пастухов прямее и короче, чем путь жаждущих "исследованием найти Бога" (Иов. 11,7). Волхвы на иконе разного возраста. Впереди указывает на звезду самый юный. Во всяком возрасте можно найти Христа и поклониться ему. Но лучше сделать это не в "одиннадцатый час" своей жизни, а в "первый" (Мф. 20).

Наконец, на иконе Рождества представлены Ангелы. Обычно на древних иконах один Ангел обращает лик к небу, второй - склоняется к пастухам. Это зримое выражение двойного ангельского служения: их назначение в славословии Богу и в возвещении людям Божьей воли.

Собрана вся Вселенная - ибо это праздник ее обновления. Святитель Григорий Богослов писал: "Рождество - не праздник новизны, но обновления". Пришествием Бога старый мир не сжигается, не уничтожается, не обессмысливается, и вместо него не творится новый. Мир прежний - обновляется. "Воплощение Божие дает универсуму новый смысл, который есть цель и оправдание его существования, и его грядущее Преображение. Вот почему все творение участвует в таинстве рождения Искупителя"3.

Словесной иконой совершающегося является праздничный кондак: "Дева днесь Пресущественного (то есть Того, Кто выше всякого существования) рождает и земля вертеп (пещеру, убежище) Неприступному приносит; ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют: нас бо ради родися Отроча младо - Превечный Бог".

 

 

Чудо встречи

Cретение. Последний из зимних праздников. Последний праздник перед Великим Постом. Рождество-Крещение-Сретение. Три раза зимними вечерами Церковь напоминала о том, как Бог приходил к людям. Затем, весенними днями Поста, начнется уже путь наших порывов к Богу, и, шаг за шагом, неделю за неделей, мы будем тщиться вытягивать себя из распутицы наших грехов...

А пока - три действия, три шага, которые сначала сделал к нам Тот, Кто дал начало нашей Вселенной, но затем вдруг Сам вошел внутрь нашего мира и нашей жизни. В Рождестве Он стал человеком. В Крещении принял на Себя тяжесть наших, а не Своих грехов. В Сретении Он просто вручил Себя в руки людей...

"Сретение" на церковнославянском значит "встреча". На сороковой день после рождения Младенца Мария приносит своего первенца в иерусалимский храм, чтобы священник посвятил Его Богу. Сын Марии в Своих руках хранит всю Вселенную - но в этот день Он сам несется руками священника... Бог к человеку несом человеком же...

И само Сретение - это встреча человека и Бога. Старый, очень старый иерусалимский священник Симеон всю жизнь ждал встречи с Богом. Даже сама старость была дана ему как наказание за то, что когда-то он потерял веру. И в ту минуту давних сомнений ему было сказано: ты не умрешь, пока сам не увидишь исполнения пророчеств. И вот этот день пришел. И что же - разверзлись небеса, и в ликующем хоре Ангелов сошел к Симеону Горний Свет? Огненная ли колесница, что являлась Илии и Иезекиилю, промчалась пред Симеоном? Облако ли с гремящим гласом и блистаниями молний, из которого некогда Моисей услышал десять заповедей, осияло старца? Нет. Пришла молоденькая мать, и на руках у нее был месячный малыш... Но тот сердечный трепет, который был знаком и Моисею, и Илие, и Иезекеиилю, пронзил вдруг Симеона, и в его сердце сказались давно готовые слова: "Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко...". "Теперь Ты отпускаешь меня, отпускаешь уйти дорогой отцов, разрешаешь пройти через дверь смерти, и эти врата уже не страшны для меня - ибо я видел Спасение мое и Твоих людей"...

Понимаете ли вы смысл этого чуда? К человеку Бога приносят не ангелы, а люди! И до сих пор ту дорогу, что ведет к Небу, нам указывают не архангелы и не дивные видения, а люди, их человеческое слово и человеческое действие. Простые люди, в чьих словах и пересказах Евангелия наше сердце вдруг опознает лучик Правды. Но когда затем мы идем по этому лучу, то оказывается, что этот способ передачи нам Небесного Евангелия через земных людей отнюдь не был случаен. Оказывается, без людей вообще нельзя прийти к Богу. И если Творец не возгнушался стать одним из нас, то, значит, так часто встречающееся желание "чистой духовности" (без людей, без Церкви, без общения с людьми в молитве и таинствах), очевидно же происходит не от Бога.

Встреча с Богом. Пытаться рассказать, как и из чего она происходит - это сложнее, чем пытаться написать инструкцию о том, как настоящая любовь прорастает в человеческом сердце. Но все же пусть эта аналогия нам поможет. Представьте, в день десятилетия своей свадьбы супруги вспоминают, как произошла их первая встреча. И смеются, потому что слишком несоразмерны оказались первые мотивы и причины знакомства и те плоды (включая малыша, что недавно занял детскую кроватку), которые в результате появились. "Я-то тогда подошел, честно говоря, просто надеясь, что ты дашь мне списать!" "А я стала разговаривать с тобою, потому что надеялась, что ты познакомишь меня с твоим другом, и кроме того, у тебя была такая смешная прическа!..". Поклонник какой-нибудь абстрактно-платонической любви, наверно, услышав такой разговор, сказал бы, что это все низко и просто-таки оскорбляет "великое таинство любви"...

Во всяком случае именно так принято сегодня говорить о тех вполне обыденных обстоятельствах, которые подводят человека к вере. Человек пришел в храм помолиться еще не о спасении своей души, а просто о выздоровлении от гриппа:>Ах, какая пошлость!". Некто переступил впервые церковный порог и простоял впервые в жизни Литургию потому, что считает, что это как-то поможет его политической карьере - конечно, прежде всего ему придется прочитать груду возмущенных газетных рецензий. Другой пожертвовал на восстановление храма часть своей прибыли - конечно, теоретики любви скажут, что это не "подлинная вера". Но как бы и по каким мотивам человек ни приближался к вере - надо прежде всего порадоваться тому, что движение есть, и не затоптать его неуместной иронией... Человек делает первый шаг: "ищу покоя"; "нет смысла"; "может, выздоровлю". И конечно, можно свысока смеяться над этим - мол, к Богу за утюгом. Но - "когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда...".

В Московской семинарии в семидесятые годы был замечательный случай. Юноша на вступительном собеседовании не смог ответить ни на один вопрос. Он не знал "Отче наш", не имел даже представления о "Символе веры"; Литургия и Богослужение явно еще не касались его жизни. Измученный экзаменатор, наконец, спрашивает его: Ну, хорошо, но хоть что-нибудь ты знаешь?". И в ответ абитуриент вдруг начинает наизусть читать отрывок из Евангелия от Иоанна, отрывок без сюжетного начала и без конца... "Что это?" - спрашивают его. "Не знаю. Но просто я стоял на остановке, и долго не было автобуса. И вдруг ветром к моим ногам поднесло листок бумаги. Я поднял его - там было написано это. И пока я читал, я сердцем понял, что все это - правда!"... Его ответ был сочтен достаточным...

Но чаще в тех стенах, на тех же экзаменах в ответ на вопрос о первом шаге к монастырским воротам слышно другое, хотя и не менее чудесное: "познакомился со священником"; "случайно встретился с семинаристом"; "друзья свозили на паломничество в Лавру". Мы же помним, что в Сретении человек помогает человеку найти Бога.

Это было в четвертом веке. Был старец - человек святой жизни, но в богословии отнюдь не искушенный. Первое его свойство проявлялось, в частности, в том, что каждый раз, когда он совершал Литургию, он видел сослужащих ему ангелов. А вот второе привело к тому, что в своих молитвах он неосторожно начал употреблять выражения вполне еретического характера. Заметив это, один проходивший мимо богослов однажды обратил его внимание на ошибки. Старец не придал значения его словам: ведь раз ангелы не отступают от моей службы, значит, я служу по православному! Наконец, уступив настояниям своего исправителя, старец спрашивает у ангелов: "Правда ли то, что сказал мне этот человек?". "Послушайся его: он правильно говорит", - отвечали ему ангелы. "Почему же этого не сказали мне вы?" "Бог так устроил, чтобы люди были исправляемы людьми же", - был ответ ангелов...

Сретение: Бог среди людей. И люди, которых приход Бога не разъединил, а сблизил друг с другом... И вся христианская этика и аскетика - не более, чем искусство не потерять эту дарованную нам близость с Богом и с людьми (1).

 

 

День Богоявления

В Церкви Крещение Господне по-другому называется праздником Богоявления. Когда Иисус входил в крещальные воды Иордана - людям явилось одновременно и действие Отца и излияние Духа. Впервые не прикровенно, а явно Троичность Творца открылась людям.

Откровение о Троичности Бога означало, что уже не всемирное Единое, не безликий Абсолют видятся в основе мироздания, а Любовь, порождаемая Личным общением. В этом крещенском Богоявлении не в буре и в грохоте открывается Бог, не в величии власти и не в мощи космических стихий. Ветхозаветному Иову, этому страдальцу, мыслителю и бунтарю, Бог показывает именно Свою недоступность любому человеческому суду, свою надмирную и нечеловеческую мощь: "Где был Ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь. Кто положил меру ей, если знаешь?.. На чем утверждены основания ее,.. кто затворил море воротами? Давал ли ты когда в жизни своей приказания утру и указывал ли заре место ее, чтобы она охватила края земли?.. Кто проводит протоки для излияния воды и путь для громоносной молнии, чтобы шел дождь на землю безлюдную, на пустыню, где нет человека, чтобы насыщать пустыню и степь?.. Есть ли у дождя отец? или кто рождает капли росы?" (Иов, 38). И что после такого Богоявления может сделать человек - кроме как замереть в ужасе и благоговении и признать, что не все в мире можно измерить меркой человеческой...

Но внезапно исходят ветхозаветные времена, и этот грозный и единственный Бог древних евреев вдруг сам облекает Себя в человечество. И уже не лев или единорог, а Крещенский голубь становится знаком Откровения.

Отныне селение Бога будет не на вершинах гор и не в безднах океана, не в космических пустынях и не в солнцах - а в людях. " Царствие Божие внутрь вас есть." (Лк. 17,21). В громах и в сиянии звезд по прежнему можно будет опознавать присутствие Творца. Но тайну и полноту Личного бытия Творца отныне надо искать иначе: во Христе эта "Сила" стала для людей об-личена (в смысле наделена Ликом) и именуема.

Но об Иисусе ли Богоявления прошла весть по Палестине? Об Иисусе ли Нагорной проповеди? Шли ли люди посмотреть на Того, Кто отказывался совершить суд над грешниками? Или в дни Его жизни громче была молва о Нем как о Том, Кто учит "как власть имеющий", и о Том, Кто вступает в противостояние с фарисеями и законниками?... Люди ждали одного Бога, одного Спасителя - а пришел Другой. Не тот, который наказывает врагов, а Тот, который велит прощать. Не тот, который отменяет человеческую боль и борьбу, а тот, который делает даже Самого Бога уязвимым для человеческого страдания. Люди ждали явления могущественного Властелина - а пришел Сказавший: "Кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою." (Мк.9 35). Собственно это и стало фоном Распятия: иерусалимская толпа готова была короновать Иисуса как национального вождя-освободителя. Но чем неумереннее были восторги и ожидания - тем страшнее оказалась месть той же толпы, разочарованной отказом Христа служить ее интересам.

Марксисты говорят, что люди проецируют на небо свои общественные отношения и по образу земного царя создают миф о Царе небесном. Может быть, и удастся так объяснить происхождение языческих мифов. Но где же в первом столетии нашей эры такой правитель, спроецировав образ которого в горние сферы, можно было бы получить лик Христа? Не образы ли Нерона или Тиверия, Ирода или Пилата воодушевили первых христиан, сказавших: "Поистине, Бог есть Любовь"? Возвещение о том, что Бог есть любовь, что на небесах правит не просто Небесный Владыка, не бездушный закон фатума и кармы, казалось странным для языческого мира.И поэтому то, что произошло в Богоявление, все же оказалось "скандалом". В буквальном смысле: в греческом тексте Нового Завета знаменитые слова апостола о том, что для людей Христос оказался "соблазном", переданы именно словом - "скандалон".

Не подвергается ли до сих пор Церковь Христова тому же непониманию? Она хочет сказать о Боге - а от нее требуют слова о мирских неурядицах; она говорит о глубочайшем в человеке - ей же предлагают высказаться о поверхностной межпартийной грызне. Ее слово о Вечном - а люди чаще вспоминают о Церкви, только зацепившись за нечто временно-"скандальное" в ее жизни. Патриарх Алексий II так и закончил однажды свое интервью, когда его все расспрашивали о политике: "Я надеюсь, что однажды корреспондент подойдет ко мне не с политическими вопросами, а с простым вопросом о том - что же делать человеку, чтобы спасти душу свою?!"...

Так и идет Церковь в обществе невидимкой: саму ее цивилизация "политики и спорта" не замечает, и для многих людей Церковь похожа на уэллсовского человека-невидимку, которого замечали на улицах только по грязи, налипающей на его подошвы... Давно ведь еще замечено: мир не знает своих святых. Ибо подобное познается лишь подобным, и распознать веяние святости может только духовно чуткий человек,

Христос появился на земле не как некая диковинка, не как уникальный экземпляр Праведника. То, что Он в Себе соединил жизнь человеческую и Божественную - Его дар нам. Чтобы и в каждом из нас смогли произойти и Рождество и Богоявление. Но чтобы это произошло - мы должны запомнить - в евангельском Богоявлении Бог открывает Себя как Личность. И, значит, поиск нами Бога есть поиск Личности. Если я хочу найти откровение личности другого человека - что я должен делать? Ставить над ним эксперименты? Требовать, чтобы он мне открылся? Просто жить по соседству, лишь иногда заходя попросить соль или спички? Или же - мне стоит просто обратиться к нему, назвать по имени и подтвердить собственную готовность быть взаимно открытым? Если близкое общение с человеком требует усилий - как же мы надеемся, что Бога можно встретить "походя", случайно зайдя в храм или между делом прочитав книжку?

Иоанн, крестивший Иисуса, призывал: Готовьте пути Господу!" Неужели до сих пор этот глас звучит "в пустыне"?

 

 

Притчи Христовы

Притча не бывает понятна вне контекста. Именно притчи нельзя вырывать из евангельского контекста: они задыхаются, мельчают. Впрочем, это общая судьба любой церковной святыни: последняя похожа на метерлинковскую Синюю Птицу. В своей стране она изумительно прекрасна. Но, увезенная на чужбину, разлученная со своей страной, выцветает... Чтобы евангельские притчи, пересаженные в нерелигиозную обстановку, не выцвели совсем, стоит все же напомнить тот контекст, в котором они органично служат замыслу Сказителя.

Притча - это аллегория, в которой слушатель должен узнать себя. Евангельские притчи - это не просто житейские иллюстрации некоторых нравственных истин, а обращение к совести человека: понимаешь ли ты, что происходит с тобой? Персонажи ее не наделяются каким-то строго определенным характером. Они не описываются, и сказитель притчи не дает их психологического портрета. Персонаж притчи - это чистый субъект нравственно-религиозного выбора1.

Это один из основных принципов построения библейского текста: он взывает к самоопределению человека, к выбору. Образ действия библейского текста можно понять, сравнивая его не с литературой, а с иконой.

Принципы восприятия библейского текста и иконы весьма схожи. Как известно, своеобразнейшей чертой церковной живописи является использование принципа обратной перспективы. Обратная перспектива создается расходящимися вдаль линиями и развертками зданий и предметов. Фокус - точка схода всех линий иконного пространства - находятся не за иконой, а перед ней, в храме.

Стоит заметить, что перевернутая перспектива, в христианском мировосприятии, не является достоянием только иконописи. Вся евангельская этика - это мир обратной перспективы. Смысл заповедей блаженств ("блаженны нищие, плачущие, жаждущие, алчущие, ненавидимые и гонимые...") сводится к утверждению того, что блажен тот, кто так или иначе несчастлив. Иерархия евангельских ценностей выглядит перевернутой в сравнении с предпочтениями "мира". В центре христианской проповеди - распятый Христос. То, чем дорожит мир и то, чего он боится, меняется местами: крест становится не позором и проклятием, а победой. Мирской же победитель в самом главном может оказаться фатально проигравшим - "какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит" (Мф. 16, 26).

Мир видится Церковью иначе, чем он сам думает о себе. Икона есть свидетельство об этом ином видении, и хотя бы поэтому она не может быть просто картиной. В этом сказывается именно реализм иконы, ее верность реально пережитому человеческому опыту: "Христианство не есть что-нибудь маловажное. Тайна христианства необычайна для мира сего" - говорил преп. Макарий Египетский. Значит, необычность христианского искусства не есть нечто нарочитое.

Обратная перспектива дает иную точку отсчета, выносит центр за мои пределы: не нечто значимо потому, что включено в мой мир, мой горизонт, мое поле зрения; напротив, я могу нечто значить лишь потому, что я включен в нечто большее, чем я сам. Христианское смирение не позволяет человеку считать себя точкой отсчета. "Иисус сказал им: вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими. Но между вами да не будет так: а кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом" (Мк. 10,42-44). Служащий всем, понятно, меньше всех и, уже потому, не может быть самой большой вещью в мире...

Этот неэгоцентричный смысл обратной перспективы знают и дети. Пока их не приучат рисовать мир не так, как они его видят, а так, как они, с точки зрения взрослых, должны его видеть, дети рисуют в обратной перспективе. И когда в одном из экспериментов мальчика спросили, почему дорога, ведущая к дому из глубины рисунка расходится вдаль, ответ был: "Так ведь гости же оттуда придут!" (2).

В иконе также - самое главное "приходит оттуда". Чтобы понять это, вспомним евангельскую притчу о том, как некий человек, "отправляясь в чужую страну, призвал рабов своих и поручил им имение свое: и одному дал он пять талантов, другому два, иному один - каждому по его силе; и тотчас отправился. Получивший пять талантов пошел, употребил их в дело и получил другие пять талантов. Точно так же и получивший два таланта приобрел другие два. Получивший же один талант пошел и закопал его в землю и скрыл серебро господина своего" (Мф. 25,14-18). Потом же, когда пришла пора отчета, рабы, умножившие данные им таланты, принесли нажитое ими господину и получили от него награды. Но, когда зарывший талант в землю попробовал вернуть лишь то, что ему дали, он встретил неожиданное негодование: "раб ленивый и лукавый!"

Эта притча говорит о самом главном в отношениях Бога и человека: человек - соработник, со-трудник Божий, но, чтобы он реализовал себя в качестве такового, ему сначала надлежит принять от Бога "таланты", "дары" жизни, добра, творчества... Самое главное в жизни христианина - его спасение и возможность обновления - даны ему как дар: "Благодатью вы спасены через веру, и сие не от вас, Божий дар: не от дел, чтобы никто не хвалился. Ибо мы - Его творение, созданы во Христе Иисусе на добрые дела, которые Бог предназначил нам выполнять" (Еф. 2,8-10). Дар же прежде всего требует принятия, а затем уже и ответа. Христианин должен быть открыт к новым вдохновениям, новым вразумлениям. Эта открытость, распахнутость стоит в основе Богообщения. Все будет человеку дано, но сначала "восклонитесь", предстаньте перед Дающим, обратитесь к Нему.

Обратная перспектива как бы выталкивает взор человека из своего пространства, не дает ему войти в икону и за нее. "Обратная перспектива не втягивает взгляд зрителя, а наоборот, задерживает, препятствуя возможности проникнуть и войти в изображение (3), в его глубину, сосредотачивая все внимание зрителя на самом изображении". Если пространство картины - это пространство за ней (точка схода всех линий, фокус, помещается сзади), то в иконе ее пространством, в котором идут и сходятся все линии, является пространство перед ней, т.е. пространство храма или комнаты, в котором стоит молящийся человек. Таким образом, молящийся уже стоит в пространстве иконы, поскольку икона сама выходит из себя, обращаясь к нему. Человек же в молитвенном созерцании должен раскрыть свою душу, чтобы принять в нее то, что несет в себе икона, - ее гармонию, ее свет.

Обратная перспектива превращает наше пространство в место действия иконы. И в этом икона просто воспроизводит специфику библейского текста. Именно в терминах прямой и обратной перспектив можно выразить разницу между текстом Писания и художественным текстом. Художественный текст вводит человека в свой мир. Читая "Сагу о Форсайтах", человек забывает о своей жизненной и бытовой ситуации, и весь растворяется в пространстве романа. Он живет тревогами, болью и радостями его персонажей. Роман вводит читателя в себя. Он разрывает меня на две части: "я" - как читатель, и "я" - как человек. Читая, я забываю мои тревоги и даже мои обязанности. Я - уведен из моего мира.

Напротив, священный текст, текст проповеди стремится влиться в мою жизнь, буквально проторгнуться в нее, понудить меня к пониманию того, что то, о чем идет речь в Евангелии, принадлежит к числу фундаментальнейших вопросов именно моей жизни. Не сопереживание Иисусу, Петру или Аврааму требуется от меня. Я должен перед лицом этого текста понять - происходящее там и тогда, некоторым образом происходит со мной. Кому бы ни говорил Христос Свои слова, Он говорит их мне. Обличает фарисеев - меня обличает. Утешает апостолов - меня утешает. Призывает к вере - меня призывает. Апостолы просят: "умножь в нас веру" - и это тоже моя молитва о моей духовной нужде. Подлинно духовное прочтение Писания дает Великий канон преп. Андрея Критского. В этом каноне, читаемом четыре первых вечера Великого Поста, преп. Андрей отождествляет себя, по сути, со всеми лицами Ветхого и Нового Заветов. Видит грех Давида - "ты же, душе моя, и горшее сотворила еси", видит ревность Илии - "ты же, душе моя, ревности его не поревновала еси"... И человек, слушающий этот Канон в храме, на фоне непрестанного тихого пения "Помилуй мя, Боже, помилуй мя", к себе прилагает все события Священной Истории, находя в них укор, утешение или пример для себя, для той жизни, которую он ведет здесь, в своем веке, в своем доме.

Этот текст заставляет встроить его в ткань нашей жизни. Библия не может быть лишь рассказанной, наподобие гомеровской, действительностью. Ее задача - воздействие на сознание адресата, а не передача информации. Это не поэзия: не переживание, а выход в новый пласт реальности. Эти тексты нельзя пересказать. Это не книга на полке, а зерно в поле (4). Мир сказания мы должны включить в нашу действительность и нашу собственную жизнь. События Священной Истории не просто вспоминаются, они объемлют и спасают нас.

Святитель Григорий Богослов так выражал эту особенность библейского слова: "Хорошо, если человек понимает смысл Писания - но еще лучше, если он просто кается, читая Слово". Библия стремится не столько дать нам возможность истолковать ее по-своему, сколько сама желает истолковать по-новому нашу жизнь.

В иконе, как и в Библейском тексте, обратная, по сравнению с художественным текстом, перспектива и динамика: не мы входим в нее, а она в нас. Текст иконы и Библии настолько реален, настолько самостоятелен, что он не нуждается в собственном оживлении через наше вхождение в него, но напротив, сам волит войти в нашу жизнь, чтобы ее оживить. Евангелие, как и икона, не просто "повествование" или "иллюстрация", но живая проповедь, вызов, обращенный к человеку.

Пример такого прочтения Евангелия дает стихотворение Арсения Тарковского:

Просыпается тело,

Просыпается слух.

Ночь дошла до предела,

Крикнул третий петух.

Сел старик на кровати,

Заскрипела кровать.

Было так при Пилате.

Что теперь вспоминать

И какая досада

Сердце точит с утра?

И на что это надо -

Горевать за Петра?

Кто всего мне дороже,

Всех желаннее мне?

В эту ночь - от Кого же

Я отрекся во сне?

Крик идет петушиный

В первой утренней мгле

Через горы-долины

По широкой земле.

Перед арестом Христос предсказал Петру - самому пылкому своему ученику - что даже он оставит Его. "Истинно говорю тебе, что в эту ночь, прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня" (Мф. 26,34). Тарковский не иллюстрирует этот эпизод Евангелия. Он помещает Евангельскую трагедию в свою жизнь. "Крик идет петушиный... по широкой земле". 70-е годы, в которые написано это стихотворения - это последние годы жизни Тарковского ("старик"). И надо ли напоминать, что в эти годы отречения и предательства стали уже привычкой?..

Другая возможность сопоставления иконы и Писания - в подчеркнутом дистанцировании и иконы, и авторов Библии от субъективности. Если бы современный писатель писал роман о жертве Авраама, там было бы несколько сот страниц и о его переживаниях и о переживаниях автора по этому поводу. Но в Библии все проще: "Авраам встал и пошел". Даже в истории Страстей, где евангелист, казалось бы, побуждается высказаться и занять личную точку зрения, тем не менее он лично остается в тени. Он ничего не говорит о своем горе и потрясении (5).

Как икона стремится показать не субъективное восприятие реальности иконописцем, но явить саму Реальность - так и Библейский рассказ есть свидетельство самой Реальности о Себе. Поэтому вполне справедливо замечает В. Розанов, что выражение "библейская поэзия" не совсем правильно. Библия совершенно чужда главного и постоянного признака поэзии - вымысла, воображения, украшения, даже наивного, простого. Прямая цель библейского рассказа - передать факт, событие; и только. Библия - "книга былей" (6).

Особенно это важно помнить при вхождении в Евангелие. Евангелие, как мы помним, не философский трактат, а рассказ о том, что произошло "при Пилате".

Те притчи, которые собраны в Евангелиях, также христоцентричны. И именно потому были непонятны толпе. Возьмем, например, притчу о Сеятеле (Мф. 13,1-23). Ее не поняли даже апостолы.

Недоумение было связано с тем, что для понимания притчи требовалось увидеть - эта притча о сеятеле, а не о поле. Поле - Израиль. Это было понятно всем. Израиль должен плодоносить - тоже ясно. Людские сердца по-разному откликаются на призыв Бога - так же несомненно. Но какое семя брошено в это поле и кем? Чтобы понять эту первую притчу Христа, надо изначала отождествить Его с Сеятелем и его учение с семенами. То есть, эта притча - опять же о Тайне Христа. Вышел Сеятель сеяти - "не какой-то сеятель", но с определенным артиклем, то есть истинный Сеятель.

"Понимание богословского смысла этой притчи дает новую глубину и ее конкретно-бытовому материалу. По иудейским писаниям употреблялось двоякое сеяние. Семя или разбрасывалось рукой или же сеяли при помощи скота. В последнем случае наполняли зерном мешок с дырами и клали на спину животного, так что когда оно двигалось, зерно густо рассыпалось по земле. Таким образом, легко могло случиться, что семя падало безразлично: то на выбитую дорогу, то на места каменистые, негусто покрытые землей, или же там, где терния из тернистой ограды проросли на поле - семя падало и на добрую землю" (7).

Семя Евангелия бросают в людские сердца разные проповедники, в том числе и лично малодуховные, малоталантливые. Апостол Павел говорил о проповедниках Евангелия: "Сокровище сие (благодать Божию) мы носим в глиняных сосудах". В спорах о Церкви, которые сопровождают всю ее историю, такое уточнение бытового контекста евангельской притчи явно укрепляет именно православную позицию: благодатность Церкви и ее таинств зависит от святости Бога, а не от святости церковнослужителей. Собственно, уже в Евангелии Христос говорит о фарисеях: "Что они велят вам - делайте, по делам же их не поступайте". Семя, посеянное ослом, стоит взрастить, и неприязнь, вызываемую этим животным, не следует переносить на хлеб, взращенный с его помощью.

Характерно, что притчи Нагорной проповеди говорят о Царстве Божием: Христос пришел основать Царство, а не школу. Вся доктрина - это общение с Ним.

Об этом общении со Христом говорит и притча о блудном сыне (Лк. 15, 11-32). Это не просто семейная трагедия и не просто притча о сыновнем послушании. Если бы это было так, то для учебников литературы можно было бы избрать другие сюжеты на ту же тему из мировой письменности.

Эта притча отвечает на вопрос: может ли Бог прощать и очищать человека. Евангелист Лука так объясняет повод произнесения Христом этой притчи: "Приближались к Нему все мытари и грешники слушать Его. Фарисеи же и книжники роптали, говоря: Он принимает грешников и ест с ними" (Лк. 15,1-2). У фарисеев не было сомнения в праведности самого Иисуса. Но им казалось, что праведник не должен пятнать себя общением с людьми более грешными, чем он.

Итак, это притча о потерявшихся и найденных любовью. Она сказана в защиту людей, которые приходили к Самому Христу. Но если притча об отце, принимающем сына, сказана о людях, принятых Христом, значит, от Него же они некогда и уходили. Люди отпали от Бога, и Он приходит их искать - вот смысл притчей 15-й главы Луки.

Пища, которую ест "блудный сын, - "рожки" для свиней. В Палестине растет так называемое "рожковое дерево", похожее на акацию. Его стручками (имеющими форму рожков), действительно, можно питаться ранней весной - пока они еще мягкие. На вкус эти рожки довольно сладкие. И все же кажущаяся сладость греха не может насытить душу.

Блаженный Августин говорил Богу: "Ты создал нас для себя, и мятется сердце наше, пока не успокоится в Тебе".

Этот же голод виден и в строках Арсения Тарковского:

Вот и лето прошло,

Словно и не бывало.

На пригреве тепло,

Только этого мало.

Все, что сбыться могло,

Мне, как лист пятипалый,

Прямо в руки легло,

Только этого мало.

Понапрасну ни зло,

Ни добро не пропало,

Все горело светло,

Только этого мало.

Жизнь брала под крыло,

Берегла и спасала,

Мне и вправду везло,

Только этого мало.

Листьев не обожгло,

Веток не обломало...

День промыт, как стекло,

Только этого мало.

Так, человеческая душа, созданная по образу Бесконечности, не может насытиться вне Бога. В Псалтыри есть слова "бездна бездну призывает". В христианской традиции эти слова понимаются как призыв бездны человеческой души к бездне Бога.

Так, "младший сын", уйдя от Отца, смог насытить свое тело пищей для свиней, но не смог насытить свою душу.

Поэтому в конце концов он, как сказано в притче, "пришел в себя", осознал свое бедственное положение и сказал себе: "сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом... встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я недостоин называться сыном твоим", хотя бы "прими меня в число наемников твоих" (Лк. 15, 17-19).

Отец не слушает извинений: он видит лицо, глаза сына, видит, что любовь не покинула сыновнее сердце. Он не дает сыну говорить, но сразу вводит его в дом. Так, Божественная любовь опережает наше покаяние. Так, в сердце светлеет просто от решимости пойти в храм еще до того, как человек ступит на порог храма. В конце концов, Богу нужно именно сердце, "Сын мой, отдай сердце твое мне", - говорит Библия.

В притче сын отличает своего земного отца от Отца Небесного: - "Отче! Я согрешил против неба и пред тобою". Каяться надо не только перед Богом, но и перед людьми. И покаяние, которое человек приносит Богу, в православной традиции может принимать священнослужитель. Ведь блудного сына приглашают на "пир". "Пир" Церкви есть Литургия, Причастие Агнцу Божию - Христу. Священник же есть служитель Литургии, которому поручено заботиться о том, чтобы как можно больше людей пришли на трапезу Отца - но пришли в качестве сыновей Божьих, а не в качестве сотрапезников свиней.

И еще один важнейший смысл этой притчи: покаяние дарует радость. Оно вводит радость в сердце человека, которое раньше было помрачено грехом, и в сердца его близких. Покаяние это не мрачное самобичевание. По слову преподобного Исаака Сирина, "покаяние - это трепет души перед вратами рая". И именно радостью венчается притча о блудном сыне: "А о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв, и ожил, пропадал и нашелся".

Преподобного Иоанна Лествичника его личный опыт покаянной жизни побудил сказать: "Бог не требует, братия, и не желает, чтобы человек плакал от болезни сердца, но чтобы от любви к Нему радовался душевным смехом". Покаяние рождается "от любви к Нему": это предстояние перед Кем-то, а не размышлением о чем-то. Это обращение к Личности, а не безличная оценка случившегося. Сын не просто рассказывает о своих грехах. Это не психоанализ - он кается. Он пришел к живой личности, не к принципу. Здесь положительная любовь к отцу, а не просто ненависть к себе и своим делам.

Христианский путь ведет скорее через обращение моего Я к Ты, чем через уничтожение Я, Он ведет через самоотвержение ради Другого. Покаяние - это путь живого и обновляющего диалога Личностей (8). Только так человек может разрушить пустоту, которую он вздул в себе: только извне, только положительным содержанием она может быть заполнена. Если человек уже отчаялся изменить себя и свою жизнь - чем он может быть избавлен и от уже невыносимой тяжести прошлого, и от беспросветного отчаяния относительно будущего? - Покаянием. В церковном языке "Покаяние" - это антоним "отчаяния". Потому и говорит преп. Иоанн Лествичник, что "покаяние есть отвержение отчаяния". Человек в мире не один. У него есть Дом, в который он всегда может вернуться.

Более того, по наблюдению святителя Феофана Затворника, "к Богу нельзя идти с чувством "я сам" - даже если человек думает: вот я покаюсь, и все будет хорошо. Но без Бога человеческое покаяние: что оно? Ушибся и больно: что тут?!" (9). Покаяние связано с ожиданием исцеляющей помощи извне, от любящей благодати Божией.

В этом одно из отличий христианства от языческой концепций "рока", "фатумы", "кармы". А. Клизовский - ученик Е. Рерих - так разъясняет разницу между христианским и оккультным пониманием покаяния (к сожалению, вслед за своими учителями становясь на сторону оккультизма): "Воздаяние людям за их поступки производит не Существо, хотя бы и очень высокое, хотя бы и сам Бог, Которого можно было бы упросить, но слепой закон, не обладающий ни сердцем, ни чувствами, которого ни упросить, ни умолить нельзя, - пишет А. Клизовский. - Человек не может дать ничего закону, чтобы получить от него больше, он не может его любить и не может рассчитывать на ответную любовь со стороны закона. Греческая Фемида говорила древнему греку то, чего не знает современный христианин, что воздаяние за дела производит не премудрый Господь, но слепой и вместе с тем разумный закон. Религиозно настроенный христианин может молиться своему Богу хоть с утра до вечера, может каяться в своих грехах хотя бы каждый день, может разбить себе лоб, кладя земные поклоны, но он не изменит этим своей судьбы ни на йоту, ибо судьба человека складывается его делами, за которые закон Кармы приведет соответствующие результаты, и результаты эти нисколько не будут зависеть ни от молитв, ни от поклонов, ни от покаяния" (10). Здесь забыты и евангельская притча о блудном сыне, и молитва разбойника, и покаяние Марии Магдалины, и раскаяние Давида. Принять теософию за "развитие христианства" можно только, если забыть, что Христос сравнивал Бога с любящим Отцом, а не со слепым законом. Согласно библейскому Откровению, не безликий и безлюбовный "Закон", а любящая Личность Творца - исток мироздания. И потому "Господь не стыдится принимать нас снова" (преп. Макарий Египетский).

И именно проповедью покаяния христианство обновило мир. "В тайне слез христианских содержится главная тайна христианского воздействия на мир: ими преобразовало оно историю. Не бичами, не кострами, не тюрьмами: все это - бессилие тех, кто не умел плакать", - писал Василий Розанов (11)...

Труп не может сам себя оживить. А именно мертвецом называет блудного сына отец в евангельской притче. Та смерть, о которой говорит притчевый отец - это смерть духовная, а не телесная. Без различения этих двух видов смерти ничего не будет понятно в Евангелии. Медики говорят, что если у человека есть какой-либо орган, то в природе есть и болезни, характерные именно для этого органа. К этому можно добавить, что раз у человека есть душа - то есть и болезни, поражающие душу. Грех в православной традиции считается именно болезнью, раной, которую человек причиняет своей собственной душе (12)... И вот, с одной стороны, преп. Исаак Сирин уподобляет грешника псу, который лижет пилу и не замечает причиняемого себе вреда, потому что пьянеет от сладости собственной крови. А с другой - в исповедальной молитве священник говорит своему кающемуся духовному сыну: "Пришел еси во врачебницу (больницу), да не неисцелен отыдеши".

Итак, смысл аскетики - не вреди своей душе. Смысл притчи о блудном сыне: покаянием всегда можно найти дорогу к Отчему Дому.

В заключении разговора об этой притче стоит обратить внимание на реакцию старшего сына. Старший сын, который никогда не уходил от отца, всегда был ему верен, придя, узнал, по какому поводу пир, и не захотел войти в дом. Ему стало обидно, что он переносил тяготы зноя и стужи, работая на отца, и никогда отец не оказал ему такого внимания. Согласно очень распространенному толкованию святых отцов, старший сын - иудеи, младший - язычники. Кто ближе, кто дороже Богу? Человек какого происхождения? Оказывается - любого. Критерий находится не в прошлом, а в настоящем. Что бы ни было в прошлом человека, если сейчас он принимает Сына Божия, если сейчас он обращается ко Христу, к нему самому приложимы слова Евангелия: "Вы уже не рабы, но сыновья".

Притча о добром самарянине по-своему продолжает эту тему. Она рассказывается для пояснения, кто же является тем "ближним", о любви к которому говорит библейская заповедь.

Евангельский эпизод, в контексте которого рассказывается эта причта такой: "И вот, один законник встал и, искушая Его, сказал: Учитель! Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Он же сказал ему: в законе что написано? как читаешь? Он сказал в ответ: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя. Иисус сказал ему: правильно ты отвечал; так поступай, и будешь жить. Но он, желая оправдать себя, сказал Иисусу: а кто мой ближний? на это сказал Иисус: некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон..." (Лк. 10,25-30).

Итак, Христа спрашивает "законник", то есть благочестивый иудей, мирянин. Он не священник, но искренне старается изучить Закон и исполнить его. Того же самого он ожидает и от окружающих. Христос же с каждым говорит на его языке: с рыбаками о рыбах; с крестьянами - о севе; с законником - о Писании. Вопрос, заданный им, весьма не прост. Дело в том, что в Законе насчитывались многие сотни конкретных и зачастую, вполне мелочных предписаний. Чтобы втиснуть реальную жизнь в этот кодекс, нужно было немало потрудиться. Ветхозаветный Закон регламентировал питание и труд, семейную жизнь и образ путешествия; в него входили как обрядовые нормы, так и элементарные принципы гигиены. Кроме того, на 278 положительных заповеданий (предписывающих так-то и так-то делать то-то) приходилось 365 запретов, запрещавших определенные действия. В силу преобладания в иудейском Законе негативных, запрещающих положений, жизнь человека, стремящегося жить благочестиво, ко времени Христа превратилась в непрестанное тяжкое раздумье, как поступить, не нарушив какую-либо заповедь или ее толкование "старцами".

Выход из бесконечного лабиринта законнических толкований Христос дал в Своей проповеди. Если Ветхий Завет говорил "делай" или "не делай", то Новый Завет говорит: "Будь". "Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный". Все евангельские заповеди блаженств говорят именно о внутреннем устроении сердца, а не о внешнем распорядке действия ("Блаженны нищие духом,... плачущие,... алчущие и жаждущие правды,... милостивые,... миротворцы,... гонимые правды ради). Позднее апостол Павел, сам бывший некогда учеником израильских законников, скажет: "Чистому все чисто... Все мне позволено, но не все полезно". А еще через пять веков блаженный Августин найдет слова для выражения полноты евангельской этики: "Люби Бога и делай, что хочешь".

Во времена же земной жизни Иисуса Христа к Нему вновь и вновь подходили с вопросом: "Учитель, скажи: какая заповедь наибольшая в Законе?". По сути, этот вопрос задает и тот законник, ради которого была рассказана притча о добром самарянине. Его вопрос: "Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную", - самый важный религиозный вопрос. Собственно, он и составляет суть религии. Ведь религия - это не рассказ о Боге; это такой образ жизни и действий, который приводит человека к вечной жизни, помогает ему преодолеть пропасть смерти (13). Тот же самый вопрос задает Христу и богатый юноша (Мф. 19,16), но задает его искренне - и потому получает от Спасителя приглашение стать апостолом: "Приходи и следуй за Мной". Сама по себе постановка вопроса и юношей, и законником, чрезвычайно верна: не что мне прочитать, чтобы наследовать жизнь вечную, не что мне узнать, но - "что мне делать".

От Евангелистов (и тем более от Христа) не укрылось, что законник подошел "искушая". Насколько можно понять, искушение состояло в том, что Христу предлагали обычную логическую ловушку (подобную тем, что неоднократно встречаются в Евангелиях - вспомним вопрос о подати кесарю или о женщине, взятой в прелюбодеянии).

Если Христос ответит на самый важный вопрос религиозной жизни, не упоминая Закона, минуя его или изменяя его - это даст повод поднять народное возмущение против "кощунника". Слова Христа, сказанные Им в начале Его проповеди: "Не нарушить пришел Я закон, но исполнить", - тем самым оказались бы просто словами. Но если Христос будет говорить строго в рамках Закона - то станет как бы излишним и непонятным Его собственное присутствие в Израиле. Таким образом, Его проповедь о Себе Самом и об уникальности Своего служения будет опровергнута Его же собственными словами. Ибо, если спасение - от закона и через простое исполнение дел закона, то Христос напрасно пришел.

Поэтому юноше, искренне спрашивавшему Христа о пути спасения, Тот ответил прямо: исполняй заповеди и иди за Мной.

Законник не мог бы принять конечного предложения Христа: для этого надо было быть чуть-чуть более открытым и смиренным. И Христос предлагает ему повод к смирению. Он лишает его комфорта от самоуверенного ощущения собственной праведности. И тем самым, к нему Христос обращает тот призыв, с которого Он вообще начал Свою земную проповедь: "Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное".

Закон (в полном соответствии с самими Ветхозаветными Писаниями) сводится Христом к двуединой заповеди: "Люби Бога и ближнего". Заповедь "люби ближнего как самого себя", это, оказывается, не "евангельская" заповедь, а ветхозаветная - "в законе что написано?". Она, действительно, есть уже в Ветхом Завете (Лев. 19,18). Как мы помним, собственно новозаветная заповедь о любви звучит христоцентрично: "заповедь новую даю вам - да любите друг друга, как Я возлюбил вас".

Поскольку любому человеку, читавшему Писания, было известно, что суть Закона именно в этой двуединой заповеди, законник считает нужным оправдать себя за то, что задал такой очевидный вопрос. И он срочно формулирует новый вопрос: "Желая оправдать себя, сказал Иисусу: а кто мой ближний?".

Ветхозаветные тексты позволяли по-разному ответить на этот вопрос. Некоторые места Ветхого Завета можно было истолковать так, что "ближним" является только благочестивый и богобоязненный единоплеменник; некоторые в число "ближних" позволяли включить и язычников. Зная предшествовавшую проповедь Христа, можно было предположить, что Он отдаст предпочтение именно расширенному способу толкования заповеди о любви. Но тогда перед народом, ненавидевшем римлян, можно будет обвинить его в призыве "любить оккупантов-язычников".

Из этой ловушки тоже надо было мгновенно указать выход. Этим выходом и явилась притча о добром самарянине (то есть, с точки зрения иудеев, притча о добром "еретике").

В том, насколько быстрый и точный ответ дал Иисус, сказалась очень важная черта Его человеческого характера (ибо в Воплощении Сыном Божиим воспринято не только тело человека, но и человеческая душа со всей полнотой душевной жизни человека) - та трезвость, реалистичность его мышления, о которой мы говорили ранее.

Ответ этот начинается словами: "Некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам"...

Иерихон находится километрах в двадцати от Иерусалима - дальше от Средиземного моря и ближе к месту, у которого Иордан впадает в Мертвое море. Когда-то этот город был взят еврейской армией во время ее исхода из Египта и завоевания Палестины (Ис. Нав. 6). Точнее, он был взят не армией, а... священниками. Библия повествует, что у стен Иерихона произошло чудо: молитвенное (а не вооруженное) шествие Израиля вокруг неприступных иерихонских стен кончилось тем, что когда трубы священников взревели в последний раз, стены рухнули. Совпал ли Промыслом Божиим приход израильтян к этому городу с землетрясением, или произошло еще что-то - но город действительно пал, а обнаруженные археологами его остатки хранят следы внезапного разрушения.

Так почему же Христос притчевого странника направляет именно в Иерихон? Дело в том, что любой человек, знающий Писание, помнит, что именно в Иерихоне Богом был дан удивительный знак его милости ко всем людям, в том числе и к тем, что не принадлежат к еврейскому народу.

Когда израильтяне ворвались в языческий Иерихон, лишь один дом был ими не тронут, причем, по прямому указанию Бога. В этом доме жила женщина. Эта женщина была язычницей. Эта язычница была блудницей. Звали ее Раав. Блудницей же она названа не потому, что была чьей-то "неверной женой", а потому, что была просто проституткой. Она была спасена потому, что некогда сама спасла жизнь двум евреям (Ис. Нав. 2).

Итак, воспоминание об Иерихоне - это напоминание о доброй язычнице. Оно более чем уместно в притче, рассказывающей о добром поступке другого язычника (самарянина).

Для христианина Иерихон памятен еще по трем обстоятельствам.

Первое, над Иерихоном нависает знаменитая "гора искушений", с вершины которой сатана обещал Иисусу все царства мира, если Тот откажется от Своего пути (см. Мф. 4,8-10).

Второе, в Иерихоне Христос встретился с Закхеем (Лк. 19). Закхей был человеком маленького роста, и из толпы не мог разглядеть Христа. Тогда он залез на смоковницу. Видя его желание Встречи, Христос обратился к нему. Желание человека прибавляет ему роста. Желание может возвысить человека и сделать его открытым для Встречи с Творцом. Желание может обновить его жизнь (14)...

И третье обстоятельство, особенно важное для притчи о добром самарянине, - Сам Христос на дороге, которая через Иерихон вела к Иерусалим исцелил слепого (Лк. 18,35-43).

Для современных же Спасителю жителей Палестины дорога из Иерусалима в Иерихон был известна (помимо книжно-исторических воспоминаний) еще и тем, что лес, через который она шла, был пристанищем разбойничьих шаек.

Сегодня там нет и признака тех древних лесов. Вообще, современная природа Палестины мало похожа на мир, в котором жили люди Библии. На исторической памяти человечества здесь произошла локальная экологическая катастрофа.

Пожалуй, важнейшая причина этой катастрофы - арабское завоевание. В VII-VIII веках в восточное и южное Средиземноморье пришел народ кочевников, не имеющий опыта земледельческой культуры. Тонкие законы земледелия, знание которых необходимо в этих маловодных землях, были им неведомы. Но, более того, они принесли с собою свои собственные привычки и привели свои стада. Именно арабские козы съели палестинскую зелень и иссушили ручьи и речки. Палестина стала пустыней (15). Выдающийся русский знаток средневековья Ф.И. Успенский так описывает (на примере Северной Африки) земли, доставшиеся арабским завоевателям: "Первые впечатления арабов при ознакомлении с Египтом и Африкой полны энтузиазма и изумления перед... роскошной природой... Конечно, арабам не даром досталось утверждение в этой прекрасной и весьма обработанной стране, о которой современники говорили: От Триполи до Танжера вся страна была похожа на сад" (16). Ни о Ливии, ни о Палестине с тех пор такими словами сказать нельзя...

Итак, из Иерусалима, по лесной дороге, спускающейся к Иерихону, шел некий человек. Он попал в руки разбойников, и избитый и ограбленный ими, остался лежать на дороге. Проходившие мимо духовные пастыри Израиля не остановились, чтобы помочь своему соплеменнику. В притче они названы священником и левитом.

Кто же они?

Некогда, сразу после завоевания обетованной Земли, Палестина была поделена между 12 племенами Израиля. Род Левия (левиты) не получил земли, поскольку был призван к служению непосредственно Небу. Из этого рода выходили священники. Эта честь была им дарована за то, что некогда они проявили особую ревность к Божественной Истине. В книге Исход (22,25-29) описывается, как Моисей увидел идолопоклонство, вновь распространившееся среди евреев. Тогда он стал в воротах лагеря и сказал: "Кто Господень, иди ко мне". На это призвание немедленно откликнулось колено Левия (из которого происходил и сам Моисей). Впоследствии это послужило поводом к перемене закона священнического служения в Израиле. Если ранее священником должен был стать каждый мальчик-первенец любой семьи, то теперь обязанности заботы о Богослужениях переходили в ведение лишь одного из родов - к левитам. Собственно Богослужения совершала лишь часть левитов - священники; остальные были скорее церковными служками: отвечали за церковную утварь и храмовую сокровищницу, были писцами и судьями, храмовыми охранниками и музыкантами.

Библия - очень честная книга. В ней описываются отнюдь не одни праведники. Она рассказывает и о праведных священниках, и о несчастных, и о преступных. Священник - всего лишь тот, кто служит Богу. Но через него человек может приобщиться к благодати Того, Кто един Свят. Поэтому и Христос сказал о недостойных учителях и пастырях: "Что они говорят вам - делайте, но по делам их не поступайте".

Священник и левит "по случаю" идут одной дорогой. Идут они, очевидно в Иерусалим, к Храму.

Иерусалим - не просто столица Иудеи. В ветхозаветном сознании это единственный город, где можно непосредственно и ощутимо связать свою жизнь с Богом. Только в Иерусалиме есть храм. Только в этом храме возможно полноценное Богослужение. В любом другом месте земли евреи могут поставить "синагогу" как место молитвенных собраний и проповедей. Но в синагоге невозможно совершать храмовое Богослужение. Священник и левит идут к этому единственному месту... и проходят мимо той точки земной поверхности, где можно совершить то самое служение Богу, которое единственное соответствует Ему. Они идут к иным таинствам, проходя мимо того, что позднее св. Иоанн Златоуст назовет "таинством ближнего".

Христос в Евангелии неоднократно говорит об этом. Самаритянке Он напоминает, что не только в Иерусалиме, но и во всяком месте и во всякое время можно "поклоняться Богу в Духе и истине". Учеников Он учит видеть Себя в любом нуждающемся (притча о Страшном Суде). Иудеям напоминает, что ради примирения с ближним лучше отойти от порога Храма и отложить принесение уставной жертвы.

Не обязательно дойти до Иерусалима, чтобы принести истинную жертву Богу. Богослужение можно совершить и "по дороге". Истинная жертва всегда при человеке - это его сердце. "Жертва Богу - дух сокрушенный; сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже" - говорил еще ветхозаветный покаянный псалом (Пс. 50,19). Другой ветхозаветный пророк передал своему народу слова Господа: "Милости хочу, а не жертвы" (Ос. 6,6). Дар любви возможен всегда. Для принесения этой жертвы не нужно быть в Иерусалиме, как не нужно для этого Богослужения быть священником (17).

Притчевый же священник, очевидно, живет в Иерихоне и идет на службу в Иерусалим. Священство в Ветхом Завете было потомственным. Представители священнического рода жили по всей Палестине и по очереди ходили в Иерусалим для совершения своих обязанностей, так же, как и левиты.

Итак, в притче и священник, и левит проходят мимо страдающего человека. Ему помогает лишь "самарянин".

Самария находится значительно дальше от Иерусалима, чем Иерихон и в другом направлении (ближе к границе с Ливаном). Дорога из Самарии в Иерусалим не совпадает с дорогой из Иерихона в Иерусалим. Так что самарянина там вроде и не должно было бы быть. И вот оказывается, что те, кто должен быть на этом пути - проходят мимо человека, а тот, кто там мог и не встретиться - помогает.

Но кто же такой "самарянин"? Самария основана израильтянами в начале IX века до Р.Х. В VIII веке до Р.Х. (722) она после трехлетней осады была взята ассирийской армией. Местное еврейское население было депортировано в Мидию. Земли же были заселены ассирийскими и вавилонскими переселенцами. Причиной этой этнической катастрофы Библия называет возрождение в Израиле языческих религиозных стереотипов: "И оставили все заповеди Господа, и поклонялись всему воинству небесному" (4 Цар. 17,16),- то есть, на место почитания Бога поставили игры с "космическими иерархиями". "И проводили сыновей своих и дочерей через огонь, и гадали, и волшебствовали, и предались тому, чтобы делать неугодное в очах Господа" (4 Цар. 17,17). Итог этих оккультно-языческих игрищ: "И прогневался Господь сильно на Израильтян, и отверг их от лица Своего" (4 Цар. 17,18). Без защиты же Бога еврейский народ становился бессилен. Своими мечами, своей силой он не смог защитить свои города.

Первые годы жизни язычников-переселенцев на самарийской земле были весьма трудны. Несчастья, наваливавшиеся на них, они объясняли тем, что, переехав в другую страну, сохранили почитание своих прежних богов и не озаботились умилостивлением "местного бога" - "Бога той земли" (4 Цар. 17,24). Так, они решили принять почитание Иеговы, почитание Бога Библии. Однако их позиция была позицией религиозного синкретизма: они полагали, что возможно чествование Бога Библии и поклонение иным, языческим богам. "Притом сделал каждый народ и своих богов,... между тем чтили и Господа" (4 Цар. 17,29-32). Именно - "между тем". По сути, они осуществили мечту современной нецерковной интеллигенции об объединении всех религий: "Господа они чтили, и богам своим служили" (4 Цар. 17,33).

В глазах Библии, в глазах Ветхозаветной Церкви, это все равно что просто остаться язычником, и даже, пожалуй, хуже. Знающий истинного Бога, и, остающийся в служении идолам, хуже обычного простосердечного язычника.

Но с VIII века до Р.Х. именно такие религиозные убеждения стали характерны для жителей Самарии: "Народы сии чтили Господа, но и истуканам своим служили. Да и дети их и дети детей их до сего дня поступают так же" (4 Цар. 17,41).

Таким образом, "самарянин" в притче - это антипод "священника". Священник - это максимум ветхозаветного благочестия, человек наиболее близкий к Истине. Самарянин не просто язычник, но по сути, - вероотступник.

Значит, религиозные границы, разделяющие людей, не должны совпадать с границами нравственными. Понимая, и, стараясь изучить реальное духовно-историческое различие религиозных традиций человечества, мы должны видеть во всех людях своих ближних. "Ближний" не значит только "единоверец". "Кто мой ближний?" - ставит вопрос законник. "Тот, кому ты сейчас можешь помочь, тот, кто сейчас нуждается в тебе", - отвечает Евангелие.

Весь смысл этой притчи, разумеется, заключен в словах: "Иди и ты поступай так же." Однако Христос именно потому избрал такой способ поучения народа, который позволяет в очень скромных средствах притчи передавать гораздо более глубокий смысл, чем это кажется на первый взгляд. Христиане, вновь и вновь перечитывая Священное Писание, зная его почти наизусть, обнаруживают в хорошо знакомых деталях отражение всего библейского учения в целом. "Святые отцы Церкви, истолковывая отдельные строчки, с радостным изумлением видели, что как в капле росы отражается все небо, так и в каждом штрихе Писания можно найти смысл всей Библии", - пишет современный библеист поротоиерей. Михаил Дронов (18).

В частности это хорошо видно на примере притчи о милосердном самарянине. Блаженный Феофилакт Болгарский, живший в XI веке, обобщил богословское понимание этой притчи, высказанное святыми отцами до него. Небольшой эпизод, рассказанный в притче, может иллюстрировать всю историю человечества от грехопадения Адама до создания Христом Церкви.

Несчастный человек, попавший в руки разбойников - это, как говорит святой Феофилакт, - человеческая природа, то есть, все человечество. Иерусалим, из которого вышел несчастный, возвышающийся в прохладе Иудейских гор - это безмятежная радостная жизнь в раю. Иерихон (город в жаркой пустынной низине) - жизнь людей после грехопадения, полная страстей. Но не просто однажды сошел, спустился этот несчастный из Иерусалима в удушливый Иерихон, он "шел", ибо человеческая природа не однажды, но постоянно увлекается греховными страстями.

Разбойники, которым попался несчастный путник - это бесы, сорвавшие своими искушениями с него одежды добродетели. Разбойникам-бесам попадает в руки тот, кто спускается с "вершины Иерусалима", кто на ней остается, тот не доступен им.

Священник и левит, прошедшие мимо - это ветхозаветный Закон и пророческие писания, которые хотели спасти человека, но не могли.

Милосердный самарянин - это Сам Христос, который возлил на раны масло и вино.

Масло - древнейшее лекарство, смягчающее раны и своей пленкой защищающее их от заражения. И поныне масло (растительное, "древесное", оливковое) - это первое лекарство, с которым встречается приходящий в мир человек. Маслом смазывают младенчиков, чтобы избежать раздражения кожи. В народном восприятии со словом "масло" (причем как в греческом, так и церковнославянском языках) связывается слово милость и происходящий от него глагол "помиловать". Соответственно, когда православный человек просит "Господи, помилуй" (по-гречески - Kirie eleison - что также связано с греческим слово "eлей" - масло), то он просит о том, чтобы раны его души были исцелены помазанием благодати.

"Господи, помилуй" - это не просто просьба о прощении, но именно об исцелении. "Грех делает нас более несчастными, чем виновными" - говорил преп. Иоанн Кассиан.

Западное христианство склонно описывать драму грехопадения и искупления в терминах юридических, восточное христианство - в терминах органических.

В юридической теории, Христос - скорее адвокат, который нашел хитроумный способ выиграть процесс и избавить преступника от справедливого наказания за его грехи. Для православного же восприятия, Христос - скорее врач, исцеляющий болезни человеческих душ (причем исцеляет через соединение с Собою, со Своей божественностью).

В перспективе западного богословия, Бог, приемля жертву Христа, за нее прощает людей. Но православной мистике мало прощения. Жестко сказав протестантским богословам, что "Вместо Бога они ищут безнаказанности", будущий Патриарх Сергий обращал внимание на то, что "амнистия провозглашает праведным, а не делает праведным. Человек уведомляется о своем спасении, но не участвует в нем. Заслуга Христа - событие постороннее, с моим внутренним бытием у протестантов связи не имеющее. Поэтому и следствием этого акта может быть только перемена отношений между Богом и человеком, сам же человек не меняется... [Западные богословы] ищут обязать Бога даровать мне живот вечный. Но душа человеческая хочет не только числиться в Царстве Божием, но действительно жить в нем" (19).

В самом деле, человеку, по своей оплошности облучившемуся и смертельно заболевшему, мало радости узнать, что трибунал амнистировал его. Ему нужна не безнаказанность, а здоровье, полноценная жизнь.

По мысли преподобного Макария Египетского, Христос пришел, чтобы "Исцелить человечность" (20).

Поэтому в церковном восприятии масло и вино - это вещества и символы православных таинств, через которые сообщается человеку причастие Божественной благодати. (Напр. "Елея же и вина не повреждай" - Откр.6,6).

Масло - это слова проповеди о Радости спасения, а вино - строгое предупреждение о наказании для грешников. Гостиница, в которую отвез Самарянин несчастного - это Церковь, принимающая всех приходящих в нее. Гостинник - все церковные учителя: апостолы и их приемники (пастыри). Два динария, которые Христос-Самарянин дал гостиннику - это два Завета, Ветхий и Новый. Апостолы и святые отцы, действительно, потрудились, "издержали" эти два динария, за это они получили свою награду от Господа.

Разумеется, законник не предполагал и не мог предполагать это святоотеческое истолкование притчи о милосердном самарянине. Ее богословский смысл мог раскрыться только в свете всего учения Церкви позже, когда обнаружилось, как точно каждая деталь Писаний отражает всю Радостную Весть, возвещенную Христом.

Но то, что было понятно сразу же слушателям Христа - по крайней мере тем из них, кто был открыт к Его проповеди, - это что им предлагается иной путь к встрече с Богом. Привычная почва раввинистических преданий была выбита у них из под ног. Конечно, это вызвало головокружение. Но ведь и в те времена были справедливы слова Ницше (которые будут сказаны лишь спустя девятнадцать столетий): "нужно иметь в душе хаос, чтобы родить танцующую звезду". Путь ввысь начинается с распада привычных мнений и ориентиров. Привычную кровно-племенную связь нужно отстранить от себя - чтобы заново ощутить свою сродненность с Богом и через Него - со всеми людьми.

Своей притчей Христос устраняет некую угрозу от людей. О том, что это за угроза, позднее скажет Наум Коржавин:

Быть может, сызмальства старея,

Закон неизбывно блюдя,

Молился б я Богу Евреев,

К неизбранным лишь снисходя.

Их жизни презрев равнодушно,

Их болью болеть не спеша...

... О Господи! Как это скучно!

И как с этим глохнет душа!

 

 

Евангельские горы: Преображение

Я не знаю, почему именно девятнадцатого августа празднуется Преображение. Но я - хотя бы отчасти - понимаю, почему Преображение празднуется вообще.

Религией Преображения нередко называют само православие. Христианство не согласно видеть в мире тюрьму, из которой душе надо совершить побег (быт самой тюрьмы при этом предоставив тлену и безмыслию). Но еще менее намерено христианство в нынешнем состоянии мира видеть именно те чертоги, в которых человек должен поселиться навечно. Оно стремится соединить человека с горним миром - тем самым освятив мир дольний. В Евангелии Царство Божие сравнивается с закваской. Дрожжевая закваска, брошенная в тесто, должна взойти. Но, дорожа закваской, не следует ее все же слишком усердно извлекать из теста. Она на своем месте и, поглощаясь окружающей массой, делает свою незаметную и вроде бы медленную работу - заставляет тесто дышать. Это стремление изъять дух из мира, отделить христову закваску от мира людей подметил у гностиков (раннехристианских еретиков, стремившиеся совместить языческий оккультизм с некоторыми библейскими сюжетами) В. Соловьев: исход мирового становления "во всех гностических системах лишен положительного содержания: он сводится, в сущности, к тому, что все остается на своем месте, никто ничего не приобретает. Мир не спасается; спасается, то есть возвращается в область божественного, абсолютного бытия, только духовный элемент, присущий некоторым людям (пневматикам), изначала и по природе принадлежащим к высшей сфере. Он возвращается туда из мирового смешения цел и невредим, но без всякой добычи. Ничто из низшего в мире не возвышается, ничто темное не просветляется, плотское и душевное не одухотворяется... Мир не только ничего не приобретает благодаря пришествию Христа, а, напротив, теряет, лишаясь того пневматического семени, которое случайно в него попало и после Христова явления извлекается из него. С выделением высшего духовного элемента мир навеки утверждается в своей конечности и отдельности от Божества"1.

А Преображение Христа произошло так: "Взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна и возвел их на гору высокую одних, и преобразился перед ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как снег" (Мф. 17,1-2). Это не было фокусом или простым чудотворством. Вскоре после этого дня Христос пойдет в свой последний путь в Иерусалим. Там ученики увидят Его оплеванным, бессильно падающим под крестом... А потом увидят воскресшим, сияющим, непобедимым... Проще всего, услышав о пасхальных метаморфозах Христа, сказать: "Этот Иисус, мол, был хорошим человеком, праведником, а потому после его смерти Бог наградил его Своим сиянием и силой. Богом-то Иисус, конечно, не был, а если и стал - то после смерти, совершив подвиг восхождения из нашего мира в мир астралов"... Нет ничегоболее далекого от христианства, чем популярное ныне "астральное" богословие. И, чтобы апостолы не заразились какой-нибудь формой "рерихианства" первого века, Христос еще до Голгофы показывает им полноту Божественной силы, которую Он несет в Себе; чтобы ученики, видя Его униженным и распятым, не усомнились в Нем - Он прежде являет им подлинную Свою славу. Сейчас, на Фаворе, они должны увидеть в Нем Бога, чтобы видя затем униженного человека, понять добровольность Его отказа от собственного всемогущества. "Страдание убо разумея вольное" - поется в праздник Преображения о смысле фаворского откровения для апостолов.

Лишь на одно мгновение приоткрылась "завеса плоти Его" (Евр.10,20) - и сквозь смиренный облик сына назаретского плотника проглянул неприступный свет Сына Божия.

...Апостолы потрясены - "они были в страхе" (Мк. 9,6). Древнерусские иконы, обычно столь сдержанные в передаче человеческих чувств и движений, представляют апостолов опрокинутыми навзничь, пытающимися заслониться от пронизывающего их света... Но проходит первая потрясенность. Дар речи возвращается к ним. Разум, пожалуй, несколько запаздывает с возвращением. Из уст Петра вырывается искреннее, но странное предложение: "Господи! Хорошо нам здесь быть! Если хочешь, сделаем здесь три кущи", т.е. останемся здесь навсегда.(О том, почему неразумно его предложение о вечном пребывании на Фаворе - будет сазано особо.) Но вот что удивительно: апостол предлагает сделать лишь три кущи (палатки): одну для Иисуса и две для явившихся в божественном свете пророков Ветхого Завета, Моисея и Илии. Петр, надеясь остаться в их обществе навсегда, не предлагает поставить жилище для него самого!

В мистической литературе часто сравнивают состояние человека, приведшего свою любовь к созерцанию любви Вечной, с опьянением. Он не помнит себя от радости, он говорит странные вещи, потому что слова бессильны перед полнотой видения... Но пьяный, как известно, еще и не лжет. То, что у него на сердце, или точнее, в глубине сердца - выходит к нему на язык. Очем же говорит "опьяненный" Петр? Оказываетсяи в изумленном состоянии он не помнит своих "интересов", не заботится о себе, не ждет личных выгод. Он хочет делать добро (или хотя бы знак любви и почтения) - другим: Илии и Моисею...

Но Христос отклоняет этот добрый порыв Петра. На Фаворе нельзя оставаться. С Фавора уже видна Голгофа, и надо идти к ней. Единственные слова, которые Христос сказал ученикам на горе Преображения - были о Его предстоящих смерти и воскресении. Евангелист Марк отмечает, что сходили апостолы с горы, пораженные уже не столько тем, что они видели, но услышаннымпредсказанием о Распятии.Да, поистине, главная тайна христианства является и в этом небольшом повествовании о Фаворе.

На горе Нагорной проповеди Иисус рассказал людям, чегождет от них Божественная любовь; раскрыл глубочайший смысл древних заповедей; обновил их новыми призывами. Разве большего можно требовать от пророка?

На горе Фавор Иисус явил людям Бога, осиял их Божественным светом. Разве большегоможно ждать от Божества, пришедшего к людям?

Оказывается, этого мало. Без третьей Евангельской горы - Голгофы - пришествие Христа неполно и бессмысленно. Мало однажды увидеть Бога. Надо суметь еще сохранить в своем сердце горний луч; надо вырваться из-под власти не мира, но смерти... Фаворское чудо пока осияло лишь апостолов, но не вошло в страдающий мир. И как бы в подтверждение этого, у подножия горы Иисуса и его учеников встречает самое очевидное и страшное проявление греха и исковерканности нашего мира. Им встречается бесноватый мальчик. Не просто больной - но одержимый, то есть человек, в котором вся его воля и сила испепелена, а сам он превращен в пустышку, в игрушку в руках беса. И не просто бесноватый - но ребенок. Не человек, который своими грехами и "астрально-колдовскими" играми сам опустошил свою душу и сделал ее смрадным жилищем, а мальчик, который стал оружием греха еще до того, как сам начал умножать в мире грех. Вся униженность человека, все бесстыдство зла явились на эту встречублиз Фавора... Мальчика Христос освободил. Но, чтобы освободить все человечество - нужно было чудо большее - нужна была искупительная смерть самого Посланца.

Именно поэтому доброе желание Петра было безумно. Останься он, и по его мольбе Христос на вершине горы - и не было бы чуда у подножия Фавора. И не было бы таинства спасения на вершине Голгофы... На древних иконах Преображения, о которых я уже упоминал, есть проповедь об этом, самом главном в христианстве. Христос на них трижды изображается стоящим на одной и той же горе. Слева Он подводит апостолов к вершине, рукой приглашая их к подъему. Это понятно: чтобы увидеть Бога, надо приложить труд, взойти, как говорится в одном церковном песнопении, "на гору высоку добродетелей". Затем, в центре - миг самого Преображения. А в правой части иконы уже в третий раз мы встречаем Христа, и обращаем внимание на Его приглашающий жест - на этот раз призывающий к спуску. На Фаворе нельзя оставаться не потому, что - трудно, а потому что Бог не разрешает. От средних веков дошел к нам простой совет: если в молитве твой дух вознесен даже до третьего неба и ты видишь самого Творца, а в это время к тебе здесь, на земле, подойдет нищий и попросит накормить его - для твоей души полезней отвернуться от Бога и приготовить похлебку... "Бывает, - приоткрывает мир своего сердечного опыта преподобный Иоанн Лествичник, - что когда стоим на молитве, встречается дело благотворения, не допускающее промедления. В таком случае надо предпочесть дело любви. Ибо любовь больше молитвы".

На заре православного монашества преподобныйМакарий Египетский предупреждаетпылких учеников: "Совершенная мера духовного созерцания потому и не дается человеку, чтобы имел он время заняться попечением о братиях".

И наэтой иконе Христос посылает своих учеников в мир - на преображение мира...

В свете Христовом мир меняется, а не отменяется. Фавор не оставляет места мрачному нигилизму всевозможных йог. На фаворской вершине сверкнул нетварный, неотмирный свет- и мир не был сожжен им. Одежды Христа стали белыми как снег - но остались одеждами. Тело Христа блистало как солнце - но Христос не развоплотился. Петр видел Единый свет мироздания - но не превратился в ангела или в Моисея, остался Петром, со своими реакциями и устремлениями.

Можно не соглашаться с тем, что на евангельских горах человеческая жизнь была вырвана из под власти вечного и необратимого умирания. Но трудно не заметить, как под действием евангельских лучей изменилась человеческое самопонимание. Во всяком случае без краткого и, казалось бы, не очень понятного евангельского повествования о Преображении Христа не появились бы простые строки Мандельштама, безыскусно удивляющегося, что человеку, живому и целому, есть место перед Творцом:

Дано мне тело - что мне делать с ним

Таким знакомым и таким моим?

Я и садовник, я же и цветок,

В темнице мира я не одинок.

На стекла Вечности уже легло

Мое дыхание, мое тепло...

Спустя десять лет после написания этих, строк Мандельштам скажет - "Я христианства пью холодный горный воздух". Напоенный светом воздух горы Фавор.

 

 

Евангельские горы: Голгофа

В пасхальную ночь полагалось резать агнцев и вкушать их. Пасхальная трапеза обязательно включала жаренного ягненка. Но правила кошерной (разрешенной иудаизмом) пищи предполагают, что в мясе не должно быть крови. По свидетельству Иосифа Флавия, на Пасху в Иерусалиме резалось 265 тысяч ягнят. Ирод Агриппа, чтобы подсчитать число благочестивых семей, велел отделять жертвы к очагу - их оказалось 600 тысяч... Из этих сотен тысяч жертвенных животных надо было излить всю кровь. Если учесть, что в Иерусалиме не было канализации, можно представить, какое количество крови городские сточные канавы несли к Кедронскому потоку.

Кедрон протекает между Иерусалимской стеной и Гефсиманским садом, в котором арестовали Христа. В предпасхальные дни Кедрон наполнялся не столько водой, сколько кровью. Перед нами символ, рожденный самой реальностью: Христа, Новозаветного Агнца, ведут на казнь через реку, полную крови ветхозаветных агнцев. Он идет пролить Свою кровь - чтобы не было больше нужды ни в чьем убийстве. Вся страшная мощь ветхозаветного культа не смогла всерьез исцелить человеческую душу. "Делами закона не оправдается никакая плоть"...

В Гефсиманском саду начинаются страдания Христа. Здесь Он провел последние часы Своей земной жизни в молитве к Отцу.

Евангелист Лука, врач по образованию, описывает облик Христа в эти минуты с предельной точностью. Он говорит, что когда Христос молился, то кровь, как капли пота, стекала по лицу Его. Это явление известно медикам. Когда человек находится в состоянии крайнего нервного или психического напряжения, то иногда - (крайне редко) такое бывает. Капилляры, которые находятся ближе к коже, рвутся, и кровь проступает сквозь кожу через потовые протоки, смешиваясь с потом. В таком случае действительно образуются крупные капли крови, которые стекают по лицу человека. В таком состоянии человек теряет очень много сил. Именно в этот момент Христа арестовывают. Апостолы пытаются сопротивляться. Апостол Петр, который носил с собою "меч" (возможно, это был просто большой нож) готов воспользоваться этим оружием, чтобы защитить Христа, но слышит от Спасителя: "возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечем погибнут; или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов?" Апостолы разбегаются. Спросонок никто не был готов следовать за Христом. И только один из них, скрываясь за кустами, следует какое-то время за храмовой стражей, ведущей Христа в город. Это - евангелист Марк, который позднее в своем Евангелии расскажет об этом эпизоде. Пока Христос молился в Гефсиманском саду, апостолы вопреки просьбам Христа спали. В те времена было принято спать нагими, и на Марке не было одежды. Вскочив, юноша набросил на себя что-то наспех, и в таком виде последовал за Христом. Мелькание этого пятна за кустами все-таки заметили, стражники попытались поймать его и Марк, оставив накидку в руках храмовой стражи, убежал нагим (Мк. 14.51). Этот эпизод достоин упоминания потому, что за несколько веков до этого он был по сути предсказан уже в Ветхом Завете. В книге пророка Амоса (2.16) было сказано о дне пришествия Мессии: "И самый отважный из храбрых убежит нагой в тот день". Марк действительно оказался самым отважным, он единственный пробует следовать за Христом, но все-таки и он вынужден нагим бежать от стражи...

Иисуса, преданного Иудой, схватили стражники Синедриона - высшего органа управления иудейской религиозной общины. Его привели в дом первосвященника и на скорую руку судили, прибегая и к лжесвидетельствам, и к клевете. Успокаивая совесть собравшихся, первосвященник говорит: "... лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб". Синедрион стремится показать римским властям, что он сам в состоянии укрощать "возмутителей спокойствия" и не давать повода римлянам для репрессий.

Дальнейшие события в Евангелии описаны достаточно подробно. Последовал суд первосвященников. Римский прокуратор (наместник) Понтий Пилат не находит за Иисусом вины, которую на Него возлагает Синедрион: "Развращение народа, призыв к отказу платить подать кесарю - императору Рима, претензии на власть над иудейским народом". Однако первосвященник Каиафа настаивал на казни, и в конце концов Пилат дает свое согласие.

Обратим внимание только на ту часть приговора, где Синедрион говорит: "Он делает себя Богом". Значит, даже те, кто отнюдь не симпатизировал проповеди Христа, считали, что Он приравнивал Себя к Богу, т.е. утверждал Свое богоравное достоинство. Поэтому, естественно, в глазах правоверных иудеев, исповедующих сугубое единство Бога, это действительно было кощунство, именно это, а отнюдь не претензия на мессианское достоинство. Скажем, Бар Кааба, который приблизительно в это же время претендовал на мессианский титул, не был распят и его судьба гораздо более благополучна. Итак, суд позади, начинается ночь перед казнью.

Голгофа - невысокий холм за городскими стенами Иерусалима - была традиционным местом публичных казней. Именно для этих целей на вершине холма постоянно стояло несколько столбов. По обычаю, приговоренный к распятию должен был на себе нести из города тяжелую балку, служившую поперечиной. Такую балку нес на себе и Христос, но, как говорит Евангелие, не сумел донести ее до Голгофы. Он был слишком обессилен. Перед этим Христа уже один раз подвергли казни: его бичевали.

Сегодня, основываясь на данных Туринской плащаницы, мы можем сказать, что такое бичевание - это тридцать девять ударов пятихвостым бичом со свинцовыми шариками, которые привязаны к концам каждого из ремней. При ударе бич обвивался вокруг всего тела и рассекал кожу до кости. Иисус получил их тридцать девять, потому что иудейский закон запрещал наносить больше сорока ударов. Это считалось смертельной нормой.

Впрочем, закон уже был нарушен. Христа подвергли наказанию дважды, в то время как любое право, в том числе и римское, запрещает наказывать человека дважды за одно и то деяние. Бичевание - первое, и само по себе тяжелейшее наказание. После него выживал не каждый. И все же за первой карой следует вторая - распятие. Видимо Понтий Пилат действительно пытался отстоять жизнь Иисуса и надеялся, что вид окровавленного проповедника, избитого до полусмерти, удовлетворит кровожадные инстинкты толпы.

Однако этого не произошло. Толпа требовала казни, и Иисуса повели на Голгофу. Избитый и обессилевший, Он несколько раз падал по дороге, и в конце стража заставляет стоявшего рядом крестьянина по имени Симон взять крест и донести его до Голгофы. А на Голгофе Господа прибивают к кресту. Ноги прибивают к тому столбу, который был вкопан, а руки - к той перекладине, которую Он нес на Себе, и затем перекладину водружают на вертикальный столб и прибивают.

За две тысячи лет слово "распятие" повторялось так часто, что смысл его в некоторой степени утратился, потускнел. Потускнела в сознании ныне живущих и громадность той жертвы, которую принес Иисус за всех людей, бывших и будущих.

 

Что же такое распятие?

Цицерон эту казнь называл самой ужасной из всех казней, которые придумали люди. Суть ее состоит в том, что человеческое тело повисает на кресте таким образом, что точка опоры оказывается в груди. Когда руки человека подняты выше уровня плеч, и он висит, не опираясь на ноги, вся тяжесть верхней половины тела приходится на грудь. В результате этого напряжения кровь начинает приливать к мышцам грудного пояса, и застаивается там. Мышцы постепенно начинают деревенеть. Тогда наступает явление асфиксии: сведенные судорогой грудные мышцы сдавливают грудную клетку. Мышцы не дают расширяться диафрагме, человек не может набрать в легкие воздуха и начинает умирать от удушья. Такая казнь иногда длилась несколько суток. Чтобы ускорить ее, человека не просто привязывали к кресту, как в большинстве случаев, а прибивали. Кованые граненые гвозди вбивались между лучевыми костями руки, рядом с запястьем. На своем пути гвоздь встречал нервный узел, через который нервные окончания идут к кисти руки и управляют ей. Гвоздь перебивает этот нервный узел. Само по себе прикосновение к оголенному нерву - страшная боль, а здесь все эти нервы оказываются перебиты.

Но мало того, чтобы дышать в таком положении, у него остается только один выход - надо найти некую точку опоры в своем же теле для того, чтобы освободить грудь для дыхания. У прибитого человека такая возможная точка опоры только одна - это его ноги, которые также пробиты в плюсне. Гвоздь входит между маленькими косточками плюсны. Человек должен опереться на гвозди, которыми пробиты его ноги, выпрямить колени и приподнять свое тело, тем самым ослабляя давление на грудь. Тогда он может вздохнуть. Но поскольку при этом руки его также прибиты, то рука начинает вращаться вокруг гвоздя. Чтобы вздохнуть, человек должен повернуть свою руку вокруг гвоздя, отнюдь не круглого и гладкого, а сплошь покрытого зазубринами и с острыми гранями. Такое движение сопровождается болевыми ощущениями на грани шока.

Евангелие говорит, что страдания Христа длились около шести часов. Чтобы ускорить казнь, стража или палачи нередко мечом перебивали голени распятому. Человек терял последнюю точку опоры и быстро задыхался. Стражники, охранявшие Голгофу в день распятия Христа, торопились, им нужно было закончить свое страшное дело до заката солнца по той причине, что после заката иудейский закон запрещал прикасаться к мертвому телу, а оставлять эти тела до завтра было нельзя, потому что наступал великий праздник - иудейская Пасха, и три трупа не должны были нависать над городом. Поэтому команда палачей торопится. И вот, св. Иоанн специально отмечает, что воины перебили голени двум разбойникам, распятым вместе со Христом, но самого Христа не коснулись, потому что видели, что Он был мертв. На кресте заметить это не трудно. Как только человек перестает без конца двигаться вверх-вниз, значит, он не дышит, значит, он умер...

Евангелист Лука сообщает, что когда римский сотник пронзил копьем грудь Иисуса, то из раны излились кровь и вода. По заключению медиков, речь идет о жидкости из околосердечной сумки. Копье пронзило грудь с правой стороны дошло до околосердечной сумки и сердца - это профессиональный удар солдата, который целится в незагражденную щитом сторону тела и бьет таким образом, чтобы сразу достать до сердца. Из уже мертвого тела кровь истекать не будет. То, что кровь и вода излились, означает, что сердечная кровь еще раньше, еще до последней раны перемешалась с жидкостью околосердечной сумки. Сердце не выдержало мук. Христос умер от разрыва сердца раньше.

Иисуса успевают снять с креста до захода солнца, успевают наскоро обвить в погребальные пелены и уложить в гробницу. Это каменная пещера, высеченная в скале недалеко от Голгофы. Его кладут в гробницу, заваливают вход в небольшую пещерку тяжелым камнем и ставят стражу, чтобы ученики не украли тело. Проходит две ночи и один день, и на третий день, когда ученицы Христа, полные скорби, потому что они лишились любимого Учителя, идут к гробнице, чтобы наконец обмыть Его тело и совершить полностью все погребальные обряды, они обнаруживают, что камень отвален, стражи нет, гробница пуста. Но не успевают их сердца исполниться нового горя: мало того, что Учителя убили, а теперь даже нет возможности похоронить Его по-человечески - как в этот момент является им Ангел, возвещающий величайшую весть: Христос воскрес!

Евангелие описывает ряд встреч с воскресшим Христом. Удивительно, что Христос по Своем воскресении не является ни Понтию Пилату, ни Каиафе. Он не идет убеждать чудом своего воскресения людей, которые не признавали Его при жизни. Он является только тем, кто уверовал и успел принять Его раньше. Это - чудо уважения Бога к человеческой свободе. Когда же мы читаем свидетельства апостолов о воскресении Христа, мы поражаемся одной вещи: они рассказывают о воскресении не как о событии, происшедшем где-то с каким-то посторонним человеком, но как о событии в их личной жизни. "И это не просто: Воскрес дорогой мне человек". Нет. Апостолы говорят: "И мы воскресли вместе со Христом". С тех пор каждый христианин может сказать, что самое важное событие в его жизни произошло во времена Понтия Пилата, когда камень у входа в гробницу оказался отвален, и оттуда вышел Победитель смерти.

Крест - основной символ христианства. Крест - средоточие скорби. И крест же - защита и источник радости для христианина. Почему нужен был Крест? Почему недостаточно было ни проповедей Христа, ни Его чудес? Почему для нашего спасения и соединения с Богом оказалось недостаточно того, что Бог-Творец стал человеком-тварью? Почему, говоря словами святителя Григория Богослова, мы возымели нужду в Боге не только воплотившемся, но и закланном? Итак - что значит Крест Сына Божия в отношениях человека и Бога? Что произошло на Кресте и вслед за распятием?

Христос неоднократно говорил, что именно ради этого момента Он пришел в мир. Последний враг, древний враг, с которым сражается Христос - это смерть. Бог есть жизнь. Все, что существует, все, что живет - по убеждениям христиан и по опыту любой развитой религиозной философской мысли - существует и живет в силу своей причастности к Богу, своей взаимосвязи с Ним. Но когда человек совершает грех, он разрушает эту связь. И тогда божественная жизнь перестает струиться в нем, перестает омывать его сердце. Человек начинает "задыхаться". Человека, каким видит его Библия, можно сравнить с водолазом, который работает на дне моря. Вдруг, в результате неосторожного движения, шланг, по которому сверху поступает воздух, оказывается пережатым. Человек начинает умирать. Спасти его можно только восстановив возможность воздухообмена с поверхностью. Этот процесс и есть суть христианства.

Таким неосторожным движением, нарушившим связь между человеком и Богом, был первородный грех и все последующие грехи людей. Люди воздвигли преграду между собою и Богом - преграду не пространственную, а в своем сердце. Люди оказались отрезанными от Бога. Эту преграду необходимо было убрать. Чтобы люди могли быть спасены, могли обрести бессмертие, следовало восстановить связь с Тем, Кто только Один бессмертен. По слову апостола Павла, один только Бог имеет бессмертие. Люди отпали от Бога, от жизни. Их необходимо было "спасти", надо было помочь им обрести именно Бога - не какого-то посредника, не пророка, не миссионера, не учителя, не ангела, а самого Бога.

Могли ли люди сами построить такую лестницу из своих заслуг, своих добродетелей, по которой они, как по ступеням Вавилонской башни, поднялись бы до неба? Библия дает ясный ответ - нет. И тогда, поскольку Земля сама не может вознестись до Неба, Небо склоняется к Земле. Тогда Бог становится человеком. "Слово стало плотью". Бог пришел к людям. Он пришел не для того, чтобы узнать, как мы здесь живем, не для того, чтобы дать нам несколько советов о том, как себя вести. Он пришел для того, чтобы человеческая жизнь могла вливаться в жизнь Божественную, могла с ней сообщаться. И вот Христос вбирает в себя все, что есть в человеческой жизни, кроме греха. Он берет человеческое тело, человеческую душу, человеческую волю, человеческие взаимоотношения, чтобы Собою согреть, отогреть человека и изменить его.

Но есть еще одно свойство, неотделимое от понятия "человек". За эпохи, прошедшие со времени изгнания из рая, человек обрел еще одно умение - он научился умирать. И этот опыт смерти Бог тоже решил вобрать в Себя.

Тайну страданий Христа на Голгофе люди пытались объяснить по-разному. Одна из самых простых схем говорит, что Христос принес Себя в жертву вместо нас. Сын решил умилостивить Небесного Отца, чтобы тот, ввиду безмерной жертвы, принесенной Сыном, простил всех людей. Так считали западные средневековые богословы, нередко так говорят сегодня популярные протестантские проповедники, такие соображения можно встретить даже у апостола Павла. Эта схема исходит из представлений средневекового человека. Дело в том, что в архаичном и в средневековом обществе тяжесть проступка зависела от того, против кого этот проступок направлен. Например, если человек убивает крестьянина - положено одно наказание. Но если он убивает слугу князя, его ждет иное, более серьезное наказание. Именно так средневековые богословы нередко пытались объяснить и смысл библейских событий. Сам по себе проступок Адама, может быть, и невелик - подумаешь, яблоко взял, - но дело в том, что это был поступок, направленный против величайшего властителя, против Бога.

Маленькая, сама по себе ничтожная величина, помноженная на бесконечность, против которой она была направлена, сама стала бесконечной. И, соответственно, для того, чтобы оплатить этот бесконечный долг, необходима была бесконечно огромная жертва. Такую жертву человек не мог принести сам за себя, и, поэтому, за него ее выплачивает сам Бог. Такое объяснение полностью соответствовало средневековому мышлению.

Но сегодня мы не можем признать эту схему достаточно вразумительной. В конце концов, возникает вопрос: справедливо ли, что вместо действительного преступника страдает безвинный? Справедливо ли будет, если некий человек поругается со своим соседом, а затем, когда на него найдет приступ человеколюбия, он вдруг решит: ладно, я на своего соседа гневаться не буду, но, чтобы все было по закону, пойду зарежу своего сына, и после этого будем считать, что мы помирились.

Впрочем, вопросы к такого рода популярному богословию возникали еще у св. Отцов Православной Церкви. Вот, например, рассуждение св. Григория Богослова: "Остается исследовать вопрос и догмат, оставляемый без внимания многими, но для меня весьма требующий исследования. Кому и для чего пролита излиянная за нас кровь - кровь великая и преславная Бога и Архиерея и Жертвы? Мы были во власти лукавого, проданные под грех и сластолюбием купившие себе повреждение. А если цена искупления дается не иному кому, как содержащему во власти, спрашиваю: кому и по какой причине принесена такая цена? Если лукавому, то как сие оскорбительно! Разбойник получает цену искупления, получает не только от Бога, но самого Бога, за свое мучительство берет такую безмерную плату, что за нее справедливо было пощадить и нас! А если Отцу, то, во-первых, по какой причине кровь Единородного приятна Отцу, Который не принял и Исаака, приносимого отцом, но заменил жертвоприношение, вместо словесной жертвы дав овна? Или из сего видно, что приемлет Отец, не потому что требовал или имел нужду, но по домостроительству и по тому, что человеку нужно было освятиться человечеством Бога, чтобы Он Сам избавил нас, преодолев мучителя силою, и возвел нас к Себе чрез Сына посредствующего и все устрояющего в честь Отца, Которому оказывается Он во всем покорствующим? Таковы дела Христовы, а большее да почтено будет молчанием"1.

Были и другие попытки объяснить тайну Голгофы. Одна из этих схем, в некотором смысле более глубокая и довольно дерзкая, говорит об обманувшемся обманщике. Христос уподобляется охотнику2. Когда охотник желает поймать какого-нибудь зверя или рыбу, он рассыпает приманку или маскирует крючок наживкой. Рыба хватает то, что видит - и натыкается на то, с чем встретиться никак не желала.

По мысли некоторых восточных богословов, Бог приходит на землю для того, чтобы разрушить царство сатаны. Что такое царство смерти? Смерть - это пустота, небытие. Поэтому смерть нельзя просто прогнать. Смерть можно только заполнить изнутри. Разрушение жизни нельзя преодолеть ничем иным, кроме как созиданием. Для того, чтобы войти в эту пустоту и изнутри заполнить ее, Бог принимает человеческий облик. Сатана не узнал тайну Христа - тайну Сына Божьего, ставшего человеком. Он считал Его просто праведником, святым, пророком, и полагал, что, как любой сын Адама, Христос подвластен смерти. И вот, в ту минуту, когда силы смерти возликовали, что им удалось победить Христа, предвкушая встречу с очередной человеческой душой в аду, они встретились с силой Самого Бога. И эта божественная молния, низойдя в ад, начинает разворачиваться там и разносит весь адский склеп. Таков один из образов, довольно популярный в древней христианской литературе 3.

Третий образ уподобляет Христа врачу. Святой Василий Великий так и говорит: Бог, прежде чем послать Сына Своего на землю, отпустил грехи всем нам. Христос же приходит для того, чтобы подобно опытному врачу, связать воедино распавшуюся человеческую природу. Человек должен сам, изнутри своей собственной природы, снять все преграды, отделяющие его от Бога. То есть человек должен научиться любви, а любовь - это очень опасный подвиг. В любви человек теряет самого себя. В некотором смысле, всякая серьезная любовь близка к самоубийству. Человек перестает жить для себя, он начинает жить для того человека, которого любит, иначе это не любовь. Он выходит за свои собственные пределы.

Однако в каждом человеке есть частица, не желающая выходить за свои пределы. Она не хочет умирать в любви, она предпочитает на все смотреть с точки зрения своей собственной маленькой пользы. С этой частицы и начинается умирание человеческой души. Мог ли Бог просто удалить неким ангельским скальпелем эту раковую опухоль, гнездящуюся в человеческой душе? Нет, не мог. Он создал людей свободными (по Своему образу и подобию) и, потому, не стал бы уродовать собственный образ, который Он вложил в человека. Бог действует только изнутри, только через человека. Сын Предвечного Отца две тысячи лет назад стал сыном Марии, чтобы здесь, в человеческом мире, появилась хотя бы одна душа, способная сказать Богу: "Да, возьми меня, я ничего своего не хочу иметь. Воля не моя, но Твоя да будет".

Но дальше начинается таинство обожения человеческой природы Христа. Он с самого рождения своего Бог. Он располагает, с одной стороны, божественным сознанием, божественным "Я", а с другой стороны, человеческой душой, которая развивалась, как у каждого ребенка, юноши, молодого человека. Естественно, в каждое живое существо Бог вложил боязнь перед смертью. Смерть - это то, что не есть Бог. Бог есть жизнь. Каждой человеческой душе, каждой живой душе вообще свойственно бояться того, что очевиднейшим образом не есть Бог. Смерть - очевиднейшим образом не есть Бог. И человеческая душа Христа боится смерти - не трусит, а противится ей. Поэтому в Гефсиманском саду человеческая воля и душа Христа обращаются к Отцу со словами: "Душа моя скорбит смертельно... Если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты..." (Мф. 26, 38-39).

В этот момент переступается последняя грань, которая могла отъединить человека от Бога - опыт смерти. В результате, когда смерть подступает к жизни Христа, пробует ее раздробить и уничтожить, то не находит в ней для себя никакого материала. По определению святого Иринея Лионского, с которым были согласны не только христиане II века, когда жил святой, но и верующие во все времена, смерть - это раскол. Прежде всего раскол души и тела, а также вторая смерть, которая по христианской терминологии есть раскол души и Бога. Вечная смерть. Так вот, когда этот раскол, этот клин, пробует утвердится, найти свое место во Христе, оказывается, что ему там нет места. Он там застревает, потому что человеческая воля Христа через Гефсиманское моление подчинилась божественной воле, всецело соединилась с ней. Клин смерти не смог отделить душу Христа от Божественной природы Сына Божия, и, как следствие, человеческая душа Христа оказалась до самого конца неотделима от Его тела. И поэтому и происходит почти немедленное воскресение Христа.

Для нас это означает, что отныне смерть человека становится не более, чем эпизодом его жизни. Поскольку Христос нашел путь выхода из смерти, это означает, что если человек последует за ним, образно говоря, "вцепится в его одежды", то Христос протащит его через коридоры смерти. И смерть окажется не тупиком, а просто дверью. Именно поэтому апостолы говорят о том, что смерть Иисуса Христа - важнейшее событие в их личной жизни.

Таким образом, спасение мы обретаем не смертью Христа, но Его воскресением. Смерть изгоняется натиском жизни. Христос не просто "претерпевает" муки. Нет. Он вторгается в область смерти и присозидает человечество к источнику бессмертной жизни - к Богу.

Есть и четвертый образ, объясняющий события Голгофы. Землю, где живут люди, можно уподобить оккупированной планете. Так получилось, что в мире небесном в некие времена, о которых мы ничего не знаем, произошло событие Богоотступничества...

Мы не знаем его мотивов, не знаем, как оно протекало, но зато знаем его последствия. Мы знаем, что в ангельском мире произошло разделение. Часть небесных духовных сил отказалась служить Творцу. С человеческой точки зрения это можно понять. Любое существо, осознающее себя как личность, рано или поздно оказывается перед дилеммой: любить Бога больше, чем себя, или любить себя больше, чем Бога. Некогда и ангельский мир встал перед этим выбором. Большинство ангелов, как полагает и библейский, и церковный опыт, "устояли" в чистоте и "устояли" в Боге, но некоторая часть откололась. Среди них был ангел, созданный наиболее прекрасным, наиболее мудрым, наиболее сильным. Ему было дано дивное имя - Светоносец (лат. "Люцифер", слав. "Денница"). Он был не просто одним из певцов славы Божией. Богом Ему было вверено управление всей Вселенной.

По христианским воззрениям, у каждого человека, у каждого народа есть свой ангел-хранитель. Люцифер был ангелом-хранителем всей Земли, всего человеческого мира. Люцифер был "князем Земли", князем мира сего.

Библия с первых страниц указывает, что самые страшные события космической летописи происходят из-за человека. С точки зрения геологии, человек - не более, чем плесень на поверхности незначительного небесного тела, расположенного на окраине Галактики. С точки зрения теологии, человек настолько важен, что именно из-за него вспыхнула война между Богом и Люцифером. Последний считал, что во вверенном ему хозяйстве люди должны служить тому, кто этим хозяйством управляет. То есть ему, Люциферу.

Через грехопадение человек, к сожалению, впустил в свой мир зло, и мир оказался отъединен от Бога. Бог мог обращаться к людям, мог напоминать им о Своем существовании. Всю трагедию до-христианского мира можно выразить простой фразой: "был Бог - и были люди", и они были порознь, и между ними была некая тонкая, невидимая, но очень упругая стена, не позволявшая человеческому сердцу по-настоящему соединиться с Богом, не позволявшая Богу навсегда остаться с людьми. И вот Христос приходит "в зраке раба" (в образе раба) как сын плотника. Бог приходит к людям, чтобы в некотором смысле "изнутри" поднять восстание против узурпатора.

Если внимательно читать Евангелие, то становится понятно, что Христос - вовсе не такой сентиментальный проповедник, каким кажется в наше время. Христос - воин, и Он прямо говорит, что Он ведет войну против врага, которого называет "князь мира сего" (Ин. 12,31) - "arhon tou kosmou". Если мы всмотримся в Библию, то увидим, что Крест, Голгофа - это цена, которую пришлось уплатить за увлечение людей оккультизмом, "космическими откровениями".

А дальше внимательное чтение Библии открывает еще одну удивительную загадку. С точки зрения обыденного мифологического мышления, место обитания демонов - это подземелье, подземье. Народное представление помещает ад под землю, туда, где кипит магма. Но в Библии речь скорее идет о том, что "духи злобы" обитают в небесном мире. Они так и называются - "духи злобы поднебесной", а отнюдь не "подземной". Оказывается, что тот мир, который люди привыкли называть "видимым небом", отнюдь не безопасен, он стремится подчинить себе человеческое сердце. "Забудь о Боге, мне молись, мои верней награды!", - как говорил об этом демон в балладе Жуковского "Громобой". Именно эту небесную блокаду и желает прорвать Христос. Для этого он приходит сюда неузнанным, и для этого умирает.

Преподобный Максим Исповедник спрашивает: а почему Христос избрал такой странный вид казни?" и сам же отвечает: "чтобы очистить воздушное естество". По пояснению преп. Максима Исповедника, Христос принимает смерть не на земле, а в воздухе, чтобы упразднить "враждебные силы, наполняющие среднее место между небом и землей". Крестом освящается "воздушное пространство" - то есть то пространство, которое и отделяет людей от Того, Кто "превыше небес". И вот, после Пятидесятницы, первомученик Стефан видит небеса отверстые - через которые зрим "Иисус, стоящий одесную Бога" (Деян. 7,56). Голгофский Крест - это тоннель, пробитый сквозь толщу демонических сил, которые норовят представить себя человеку как последнюю религиозную реальность.

Следовательно, если человек сможет подойти к той зоне, которую Христос очистил от засилья духов зла, если сможет предложить свою душу и свое тело для исцеления Христу как врачу, который в Себе и через Себя исцеляет природу человеческую - в этом случае он сможет обрести ту свободу, что принес Христос, тот дар бессмертия, который Он в Себе имел. Смысл пришествия Христа в том, чтобы жизнь Бога, оказалась отныне доступна людям.

Человек создан, чтобы быть с Богом, а не с космическими самозванцам. Созданный по образу Творца - к Творцу и призван идти. Сам Бог свой шаг навстречу человеку уже сделал. Чтобы освободить людей от космической блокады, от мутных откровений "планетных логосов", астральных "махатм" и "владык космоса", Бог прорвался к нам. Прорвался сквозь весь космический мусор - ибо Дева Мария была чиста. И вырвал нас из под власти космических "пришельцев" своим Крестом. Крест связал небо и землю. Крест соединил Бога и человека. Крест - знак и орудие нашего спасения. Потому и поется в этот день в храмах: "Крест - хранитель всея вселенныя". Крест воздвигнут. Встань же и ты, человек, не дремли! Не пьяней от суррогатов духовности! Да не бесплодно будет Распятие Творца для твоей судьбы!

 

 

Пасха: путь из ада

Пасха - это не просто праздник. Это - суть христианства. Если мы внимательно прочитаем апостольские послания и посмотрим те первые проповеди, что приведены в "Деяниях апостолов", нас ждет сюрприз: апостолы не знают никакого "учения Христа". Ни разу они не говорят "как учил нас Господь", не пересказывают Нагорной проповеди и не передают из уст в уста рассказы о чудесах Христовых. Важнее всего этого для них одно: Он умер за грехи наши, но и воскрес. Пасхальные события - вот основа христианской проповеди. Христианство - не "учение", не моралистика, а "просто рассказ" о факте. Апостолы и проповедуют только факт - событие, очевидцами которого были.

Но при этом они говорят о воскресении Христовом не как о событии лишь в Его жизни, но и в жизни тех, кто принял пасхальное благовестие - потому что "Дух Того, Кто воскресил из мертвых Иисуса, живет в вас" (Рим. 8,11). Необычность происшедшего со Христом в том, что смерть Его и воскресение "действует в нас" (2 Кор. 4,12).

И с тех пор каждый христианин может сказать: самое главное событие в моей жизни произошло в Иерусалиме, "при Понтии Пилате"...

Что же мы празднуем в Пасху? О богословии говорить современным людям сложно, поэтому присмотримся к тому, что говорит об этом икона.

 

Пасхальная Икона

Но в православной иконографии нет иконы Воскресения Христова! Знакомое всем нам изображение Христа, в белоснежных ризах исходящего из гроба со знаменем в руке - это позднейшая католическая версия, лишь в послепетровское время появившаяся в российских храмах. Традиционная православная икона не изображает момент Воскресения Христа. Существует однако, немало икон, надпись на которых говорит, что перед нами "Воскресение Господа нашего Иисуса Христа", а реальное изображение все же повествует о событиях, имевших место днем раньше - в Великую Субботу. Пасхальной иконой Православной Церкви является икона "Сошествие во ад".

Слизане в Ада. Икона от 12 в., манастира св. Катерина в Синай. Източник: all.photo.ruХристос на этой иконе как будто абсолютно статичен. Он держит за руки Адама и Еву. Он только готовится извести их из места скорби. Подъем еще не начался. Но только что закончился спуск: одежды Христа еще развеваются (как после стремительного спуска). Он уже остановился, а одежды еще опадают вслед за Ним. Перед нами - точка Предельного нисхождения Христа, от нее путь пойдет ввысь, от преисподней - в Небо. Христос ворвался в ад, и сокрушенные им врата ада, разломанные, лежат под Его ногами.

"Сошествие во ад" являет нам, как совершается победа Христова: не силой и не магически-авторитарным воздействием, но - через максимальное самоистощание, самоумаление Господа. Ветхий Завет повествует, как Бог искал человека. Новый Завет, вплоть до Пасхи, нам говорит, как далеко пришлось пойти Богу, чтобы найти все же Своего Сына.

Вся сложность иконографии Воскресения связана с необходимостью показать, что Христос - не только Воскресший, но и Воскреситель. Она говорит о том - зачем Бог пришел на землю и принял смерть.

На этой иконе дан момент перелома, мгновение встречи двух разнонаправленных, но единых по цели действий: предельная точка Божественного нисхождения оказывается начальной опорой человеческого восхождения. "Бог стал человеком, чтобы человек стал богом" - такова золотая формула православного понимания человека.

Эти (ранее закрытые) возможности преображения открываются для человека стремительно - "во едином часе". "Пасха" и означает "переход", стремительное избавление. В ветхозаветные времена пасхальным хлебом были опресноки - безквасные хлебы, изготовленные наскоро из теста, которое некогда было даже заквасить. Столь же стремительно свершается и освобождение человечества (уже всего человечества, а не только еврейского народа) от рабства (уже не египетскому фараону, но самой смерти и греху).

Главный смысл иконографии Воскресения - сотериологический. "Верно слово: если мы с Ним умерли, то с Ним и оживем" (2 Тим. 2,11). "Как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни. Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его (в крещении), то должны быть соединены и подобием воскресения, зная то, что ветхий наш человек распят с Ним, дабы нам не быть уже рабами греху" (Рим. 6,4-6). Главное - смерть Его и воскресение "Действует в нас" (2 Кор. 4,12).

Воскресение Христа - это дарованная нам победа. Или - победа Христа над нами. Ведь мы сделали все, чтобы Жизнь не "жительствовала в нас": вывели Христа за пределы града своей души, своими грехами пригвоздили Его ко кресту, поставили стражу у гробницы и запечатали ее печатью неверия и безлюбовности. И - вопреки нам, но ради нас - Он все-таки воскрес.

Поэтому иконописец, задача которого - передать пасхальный опыт Церкви - не может просто представить саму сценку исхождения Спасителя из гроба. Иконописцу необходимо связать Воскресение Христа со спасением людей. Поэтому пасхальная тематика и находит свое выражение именно в изображении Сошествия во ад.

Распятый в пятницу, и, воскресший в воскресение, Христос в субботу нисходит во ад (Еф.4,8-9; Деян.2,31), чтобы вывести оттуда людей, освободить пленников.

Первое, что бросается в глаза в иконе Сошествия - это то, что в аду находятся... святые. Люди в нимбах окружают Христа, сошедшего в преисподнюю и с надеждой смотрят на Него.

До пришествия Христова, до того, как Он соединил в Себе Бога и человека, для нас был закрыт путь в Царство Небесное. С грехопадения первых людей в структуре мироздания произошла подвижка, которая перервала животворящую связь людей и Бога. Даже в смерти праведник не соединялся с Богом.

Состояние, в котором пребывала душа умерших, в древнееврейском языке обозначается словом "Шеол" - безвидное место, сумеречное и без-образное место в котором ничего не видно (Иов. 10,21-22). Это скорее состояние тяжкого и бесцельного сна (Иов. 14,12), чем место каких-то конкретных мучений. Это "царство теней", эта мнимость в своем мареве скрывала людей от Бога. Древнейшие ветхозаветные книги не знают идеи посмертной награды, не ожидают рая.

В связи с этим в атеистической литературе встречается утверждение, что здесь пролегает непроходимая пропасть между Ветхим и Новым Заветом: новозаветная ориентация на бессмертие души не находит подтверждения в Ветхом Завете и противоречит ему. Тем самым в очень существенном пункте единство Библии ставится под сомнение. Да, Экклезиаст без всякой надежды вглядывается в пределы человеческой жизни. Псалмопевец Давид с плачем размышляет о скоромимоходящести человеческой жизни: "человек яко трава, дни его яко цвет сельный, так оцвете, яко дух пройдет в нем и не будет"... И Иов вопрошает, очевидно, не ожидая ответа: "Когда умрет человек, то будет ли он жить опять?" (Иов.14.14).

Да, ветхозаветным людям не было ясно открыто наличие жизни и после жизни. Они могли предчувствовать, жаждать этого - но явно им ничего не было сказано. Ведь говорить, что за смертью их ждет жизнь в Боге, Царство Небесное - значит утешать их и обнадеживать, но ценой обмана. Ибо до Христа Оно еще не могло вобрать в себя мир, и никто из мира не мог вместить его в себя. Но и говорить людям Ветхого Завета правду о Шеоле - значило провоцировать в них приступы безысходного отчаяния или надрывного эпикурейства: "станем есть и пить, ибо завтра умрем!".

И вот пришло время, когда надежды, казалось бы обманутые, все же оправдались, когда исполнилось пророчество Исаии: "На живущих в стране тени смертной свет воссияет" (Ис. 9,2). Ад обманулся: он думал принять свою законную дань - человека, смертного сына смертного отца, он приготовился встречать назаретского плотника Иисуса, который обещал людям Новое царство, а сейчас и сам окажется во власти древнего царства тьмы - но ад вдруг обнаруживает, что в него вошел не просто человек, а - Бог. В обитель смерти вошла Жизнь, в средоточие тьмы - Отец света.

Впрочем, и смысл, и событийное настроение Пасхи нам не удастся передать лучше, чем это сделал святитель Иоанн Златоуст: "Пусть никто не рыдает о своем убожестве, ибо явилось общее Царство. Пусть никто не оплакивает грехов, ибо воссияло прощение из гроба. Пусть никто не боится смерти, ибо освободила нас Спасова смерть. Воскрес Христос и Жизнь пребывает. Воскрес Христос и мертвый ни един во гробе!".

"Свой пришел к своим". Кто эти "свои"? Святые цари и пророки, праведники Ветхого Израиля? - Да. Но что говорит Златоуст? Разве говорит он - "ни единого иудея во гробе"? (в духовном гробе, в Шеоле). Нет - вообще "мертвый ни един".

Знали ли русские иконописцы, что древнейшие православные святые считали "христианами до Христа" праведных язычников философов? "Сократ и Гераклит и им подобные, которые жили согласно с Логосом (Словом), суть христиане" (святой Иустин Мученик). Все те, кто искал Единого Бога и во имя Его подавал своему ближнему "хоть чашу холодной воды", чья совесть вела к служению Богу и добру - все они искали именно Христа (еще не зная Его имени) и были узнаны и признаны Им как Его и спасены. Так считали древнейшие отцы Церкви, и даже во время, когда язычество было еще сильно, они не боялись узнавать правду в ее формально нехристианских облачениях - и воцерковлять ее. Нехристианские мыслители (если они учили добру) почитались неправомочными обладателями не им принадлежащей истины, а сама Истина почиталась Единой и предугадываемой всеми духовно ищущими людьми. И потому - как Моисей приказал еврейскому народу во время пасхального исхода забрать все золото из египетских домов (ибо оно было заработано евреями за столетия их рабства) - так и христиане должны приносить в Церковь все лучшее; все духовное золото, наработанное человечеством вне церковной ограды, "под рабством закона".

Но еще и в "золотую осень" православного Средневековья, может быть и незнакомые с Иустином Мучеником, русские и молдавские иконописцы не стеснялись на фресках соборов писать лики дохристианских философов. Может, и на иконах Воскресения Христова они видели и писали не только ветхозаветных праведников, но и всех, заслуживших блаженство "алчбой и жаждой правды". Ведь, как писал ап. Павел, "Бог есть Спаситель всех человеков, а наипаче верных" (1 Тим. 4,10). Ведь Бог "хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины" (1 Тим. 2,3-4). Как само пришествие в мир Слова означает суд, состоящий в том, что то, что было от света - приняло Свет, потянулось к Нему и просветлилось, а те, чьи дела были злы, возненавидели Его (Ин. 3,19-21), - так не только в этическом, но и в познавательном плане обретение полноты Истины необходимо "судит" все остальные человеческие мнения. "Истинное Слово, когда Оно пришло, показало, что не все мнения и не все учения хороши, но одни худы, а другие хороши" (святой Иустин Мучник).

То, что казалось почти неразрешимым, равнодоказательным; что обладало, казалось бы, одинаковым достоинством полуистины-полулжи - при Свете Истины, воссиявшей в сумерках безблагодатного Богоискания, оказалось совсем не столь равнозначным. Усталая релятивистская мудрость дохристианского мира оказалась освещенной "Солнцем Правды" - Христом. И все сразу стало иным. "Все, что есть, то было; что было, то будет; ничто не ново под луною"... Согласен! Луна есть светило ночное, а ночью все кошки серы, но, ради Бога, господа, осмотритесь хорошенько: нет ли чего нового под солнцем? Я считаю, что по духу и сущности есть только две литературы: это литература до христианства и литература со времен христианства" (Бестужев А.А.) (1).

То, что выдерживало сравнение со Светом, выявляло свое родство с Ним, соединялось с Ним, и принималось Церковью.

"Свет Христов просвещает всех". Может быть, именно это хотел сказать древний иконописец, помещая на иконе Воскресения среди встречающих Спасителя людей не только с нимбами, но и без них.

На первом плане иконы мы видим Адаму и Еву. Это первые люди, лишившие себя Богообщения, но они же дольше всего ждали его возобновления.

Рука Адама, за которую его держит Христос, бессильно обвисла: нет у человека сил самому, без помощи Бога, вырваться из пропасти Богоотчужденности и смерти. "Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти?" (Рим. 7,24). Но другая его рука решительно протянута ко Христу: Бог не может спасти человека без самого человека. Благодать не насилует.

По другую сторону от Христа - Ева. Ее руки протянуты к Избавителю. Но - значимая деталь - они скрыты под одеждой. Ее руки некогда совершили грех. Ими она сорвала плод с древа познания добра и зла. В день падения Ева думала получить причастие к Высшей Истине, не любя саму Истину, не любя Бога. Она избрала магический путь - "вкусите и станете", подменив им трудную заповедь "возделывания"... И вот теперь перед нею снова Истина, ставшая плотью - Христос. Вновь причастие Ему способно спасти человека. Но теперь Ева знает, что к причастию нельзя приступать с самоуверенностью... Теперь понимает - все существо человека должно пронзить "рассуждение" - к Кому дозволено ему причаститься...

И Ева не дерзает самочинно коснуться Христа. Но моля, ждет, когда Он обратится к ней.

Прежде, в раю, одеждой людей была Божественная Слава. "Совлекшись" ее после грехопадения, после попытки стяжать всю полноту этой славы бесславно-техническим путем, и явилась потребность в материальной одежде. Свет стал обличать обнаженность людей от добрых дел - и от него потребовалась защита, ибо при этом свете, ставшим теперь внешним для них и извне обличающим, "узнали они, что наги" (Быт.3,7). Одежда служила тому же, чему позже станут служить города - самоизоляции, ставшей, увы, необходимой (город - от "городить, огораживать).

То, что сейчас, в момент, изображенный на иконе, Ева вся, с головы до ног покрыта одеждой - это еще и знак ее покаяния, понимание всецелой своей отделенности от Бога (одежда дана людям после грехопадения). Но именно поэтому - и спасена Ева.

Иконописец всегда, когда надо показать встречу человека и Бога, Вечного и Временного, стремится явить не только сам факт встречи, но и значение человека в ней, его личное, выбирающее, верующее отношение к Встреченному. В данном случае об этом говорят не только лик, или жесты, но и одежды.

А поскольку тем самым вводится тема покаяния, икона в душе молящегося совмещает Великую Субботу (когда было сошествие во ад) и Пасхальное Воскресение. Совмещает покаянные чувства завершающих дней Великого Поста и всерастворяющую радость Пасхи.

"На Страстной, среди предпраздничных хлопот, сугубо постились, говели. К вечеру Великой Субботы дом наш светился предельной чистотой, как внутренней, так и внешней, благостной и счастливой, тихо ждущей в своем благообразии великого Христова праздника. И вот праздник наконец наступал - ночью с субботы на воскресенье в мире свершался некий дивный перелом, Христос побеждал смерть и торжествовал над нею" (И. Бунин. Жизнь Арсеньева).

Воскресение Христово связано со спасением людей. Спасение человека - с его покаянием и обновлением. Так встречаются в Воскресении "усилья" человека и Бога. Так решается судьба человека - та судьба, о которой вопрошал Бунин: "Бог ли человек? Или "сын бога смерти"? На это ответил Сын Божий".

И вновь скажу: это не "мифология" или "теоретическое богословие". Что более соответствует природе человека: христианское свидетельство о пасхальном чуде или тяжеловесная рассудочность "научного атеизма" - легко опытным путем установить в эти пасхальные дни. Вот если я скажу вам: "Христос воскресе!" - всколыхнется ли ваше сердце ответным: "Воистину воскресе!" - или вы прикажете ему промолчать?..

А лучше - поверить сердцу!

 

 

 

Духов день

Осма неделя след Пасха - ПЕТДЕСЕТНИЦА

Св. Петдесетница"Надо же - в такую рань и уже так пьяны" - услышали апостолы в день Пятидесятницы от иерусалимской толпы. В тот день они действительно вели себя странно. Как будто позабыв родной арамейский язык, они издавали какие-то странные звуки, которые можно было бы принять за иноплеменные языки, но всем в Иерусалиме было известно, что ученики Иисуса весьма далеки от книжности и учености. В их глазах и жестах, словах и интонациях слышалась необычная сила и решимость (а в Иерусалиме все помнили, что именно этих качеств и не проявили спутники Иисуса в ночь Его ареста). На их лицах была такая неудержимая веселость (но жители святого Града хорошо помнили этих людей потерянными и рыдающими - еще и двух месяцев не прошло, как убили их учителя, а вместе с Ним все их надежды). И совсем не вязалась эта их внезапная радость с теми скорбными воспоминаниями... Нет, конечно, так повлиять на этих, в общем, вполне благочестивых и сдержанных людей могло только чрезмерное усердие в заливании вином своего горя...

Но, как нередко бывает, умудренная житейским опытом толпа оказалась неправа. Вино любого качества и количества не может проникнуть в ту глубину человеческого сердца, откуда исходила апостольская радость в день Пятидесятницы. Человек, созданный Духом Творца по образу Создателя, непостижим и сложен. И в каждом есть такие потайные кельи, куда даже он сам не может проникнуть. Есть в человеческой душе такие потайные струны, извлечь из которых звук не может ни сам человек, ни что-либо иное, прикасающееся к ним из обыденного нашего мира. Те струны, которые изначала вложил в нас Бог, чтобы зазвучали они в полную и радостную силу при нашем возвращении в Отчий дом. Иногда доносящийся с нашей горней отчизны ветерок заставляет их слегка откликаться - и тогда рождаются стихи Пушкина и музыка Рахманинова...Тогда даже в душе человека, который зачем-то пробует самого себя убедить, что души у него в общем-то и нет и быть не может, - рождается радостное ощущение, что мир не сводится к хаотическому сцеплению мертвых атомов. И со временем это ощущение крепнет перерастает в "постоянное чувство, что наши здешние дни это только карманные деньги, гроши, звякающие в темноте, а где-то есть капитал", с коего можно уже при жизни "получить проценты в виде снов, слез счастья, далеких гор" (Владимир Набоков).

Но происшедшее с апостолами в тот День, было больше, чем обыкновенное чудо. Впервые этих струн коснулось не эхо и не ослабевший ветерок, но рука самого Художника Мироздания. От начала в каждом человеке есть горница, о которой сказано Христом: "Мы придем к нему и обитель у него сотворим". И вот теперь, после того, как Сын Божий вырвал человека из под власти смерти, после того, как Кровь Христа очистила его от скверны, Троица входит внутрь человека: человек стал жилищем Духа.

Собственно, это и есть день рождения Церкви. Когда Христос произносил Нагорную проповедь - вокруг него еще не было Церкви, но стояли те, кто были лишь учениками и послушниками. Когда Он в ночь Своих страданий предлагал апостолам Чашу Нового Завета - вокруг Него были те, кого Он отныне называет уже не "рабами", но "братьями" - и однако, и это еще не было Церковью. Когда Он воскрес - и тогда они еще не поняли, какое значение для их собственных жизней и душ имеет тот факт, что их Учитель покинул Свою могилу. Но вот в день Сошествия Святого Духа они стали Церковью. Отныне - один и тот же Дух живет в Предвечном Сыне Божием и в них самих. Отныне они сами - Тело Христово... Теперь не извне, не как ученики или наблюдатели. Они знают тайну Сына Божия. Теперь - это их собственная тайна, точнее, теперь - это уже таинство их собственной жизни.

Теперь они могут исполнять завет Любви не потому, что им так наказали, не из послушания или из страха. Теперь в них самих дышит та самая Любовь, что некогда зажгла солнца и светила. Христос оставил после себя не нравственные прописи и не сборник писаний. Пожалуй, нельзя даже сказать, что Он оставил после себя учеников. С людьми Он навсегда оставил на земле Самого Себя, Свое Божественное естество, хотя Свою человеческую природу Он вознес на небеса. Он Дух Свой оставил в мире человеков, Он оставил - Церковь. Ту Церковь, тайну бытия которой замечательно раскрыл русский славянофил и богослов прошлого века Алексей Хомяков, увидевший в Церкви единство людей, свободно приемлющих Божественную благодать.

Итак, сегодня - наш День Рождения.

В этот День апостолы говорили из той глубины сердца, что тоскует о Слове и жаждет Духа в каждом человеке. Поэтому их слова были понятны всякому, в ком жила эта жажда, независимо от того, на каком наречии он обычно изъяснялся.И поэтому такие слова были непонятны тем, кто привык жить на поверхности. Чудо Пятидесятницы не имеет отношения к лингвистике. Апостолы говорили не на еврейском или греческом языке, не на татарском и не на русском. Они говорили просто - на человеческом языке.

Вот на этом языке и приходится нам учиться говорить всю нашу жизнь. И грамматической ошибкой здесь является грех, холодность и отчужденность. Здесь легко запутаться в спряжениях и согласованиях. Как сопрягаются, например, наши правды и единственная Истина? "Я затосковал в своих маленьких правдах и захотел Истины", - так однажды сказал о себе один вполне преуспевающий молодой журналист, друг Марины Цветаевой и наследник громкого аристократического имени. Он ушел на Афон и вместо титула "князя Шаховского" приобрел имя "монаха Иоанна". Он верно разобрался в грамматике бытия.

А только что мы были свидетелями и участниками как будто незаметной, но тем более опасной ошибки.

За десять дней до Троицы праздновалось Вознесение Господне. И это был 40 день убийства монахов Оптиной пустыни. Я думаю, в этом году не произошло и не произойдет события, которое вызвало бы больший отклик в народной совести России. Люди, приезжающие в Оптину, уже просят прежде всего показать дорогу не к могиле преподобного старца Амвросия, а к свежим холмикам новомучеников. Но в этот, сороковой день, когда по традиции Церкви творится самая значимая память об усопших, в Оптиной пустыни было пусто, греховно пусто... Было несколько сот обычных паломников. Было несколько человек, приехавших в Оптину специально, чтобы принять крещение (а это - признак истинно святой кончины убиенных: их смерть стала для других людей призывом ко вхождению в Церковь). Приехал Борис Костенко, бывший и на Пасху в Оптиной, и, снявший светлый и человечный фильм о происшедшем. Но не было ни одного приезжего монаха, епископа, священника, семинариста (были, правда, студенты недавно созданного Российского Православного Университета)... Так же как не было завсегдатаев "патриотических" митингов, участников гневных пресс-конференций о "разгуле сатанизма". Тех, кто громче всех демонстрировал свое возмущение убийством, требовательнее всех призывал к ответу и намекал на то, что при нынешнем "режиме" иначе и быть не может.

Они использовали смерть монахов как козырь в своем политическом пасьянсе - но так и не приехали к их могилам...

Это и есть та ошибка, от которой нас должен был бы уберечь дар Пятидесятницы. Боль человека и веру Церкви не стоит использовать как пособие в слишком земных играх... Когда Авраама Линкольна пригласили помолиться о том, чтобы Бог взял сторону северян в гражданской войне, Линкольн ответил: Гораздо более важно, чтобы северяне молили Бога о возможности всегда быть на стороне Бога".

Помолимся же и мы сегодня, чтобы Россия стала на сторону Бога - Распятого ради нас и Воскресшего.

Ошибки же в духовном правописании мы делаем и видим слишком часто. Например, когда духовные дары желаем поставить на обслугу наших житейских интересов. Когда заходим в храм, чтобы испросить экзаменационную оценку повыше, пенсию побольше, болезней чуть-чуть поменьше. Любое молитвенное прошение - благо. Но Дух-то не может сойти на зачетную ведомость или пенсионную книжку. Он может войти только в сердце. Вот это сердце и просит Творец у человека: "Сыне, дай Мне твое сердце!". Это не от ревности или суровости Бога. Просто у Него есть только один Дар, который Он может подарить нам: Самого Себя. Сможем ли мы вместить?

А если, вспомнив о Боге, мы попросим: да, конечно, Ты нам нужен, и, когда я попробую полюбить Тебя, но сейчас мне очень срочно нужно во-о-от это - мы сделаем ошибку. Ту ошибку, от которой нас должен был бы уберечь дар Пятидесятницы.

 

 

 

Устарел ли Новый Завет?

Не обветшал ли Завет, некогда названный Новым? С Ветхим Заветом люди жили менее пятнадцати веков, а с новым - уже двадцать. На пороге третьего тысячелетия не настало ли время дать новое Евангелие, новую религию человечеству? Не естественно ли предположить, что настает эра Третьего Завета? Весь мир, некогда бывший "христианским" бурлит, ежегодно выплескивая из котла своих религиозных поисков сотни новых сект, тысячи книг внезапно появившихся "учителей", "гуру", "контактеров", "чудотворцев", "пророков" и просто "живых Богов".

"Труд" (1.7.95) сообщил, что "на территории России, как утверждают статистики, действует сегодня около 300 000 народных целителей, ясновидящих, магов и астрологов". Триста тысяч святых и пророков! Спустя всего пять лет после отмены в России государственного безбожия уже на каждых триста пятьдесят человек приходится один "богоизбранный" чудотворец! И это вполне близко к стандартам современного "цивилизованного мира": по утверждению американского сектолога Г. Дж. Берри "в одном только Лос-Анджелесе около тысячи активных "контактеров".

И "информация", которая поступает ко всем этим людям "из глубин Космоса", в принципе одна: пора отложить в сторону Евангелие и перейти к оккультизму, который и будет "Третьим Заветом".

Я же эту "космическую информацию" встречаю простым вопросом: а возможно ли что-то действительно новое в религиозной истории человечества после Нового Завета? Может ли в принципе возникнуть некоторое более высокое представление о Боге, чем то, которое изложено на евангельских страницах?

Я попробую рассуждать не как православный богослов, а по возможности отстраненно, как человек, изучающий историю религий.

Среди философов и религиеведов есть согласие по поводу того, что та религиозная мысль, которая предполагает существование множества богов, менее развита, чем та, которая за многообразием мира (как материального, так и духовного) видит некое исходное Единство. Философия древней Греции, равно как и мысль Древней Индии, пришла к выводу о том, что Божество Едино. О том же горячо проповедовали пророки Древнего Израиля: Бог Один. Всюду, где пробуждалась религиозная мысль, всюду, где религиозная жизнь не сводилась к совершению магических ритуалов, происходил шаг к утверждению монотеизма (единобожия).

И если допустить рождение новой религии на пороге нового тысячелетия, то естественно ожидать, что эта новая религия не откажется от высочайшего достижения общечеловеческой религиозной истории: от идеи Единого Бога.

Пониманий этого Единого Начала может быть два. Первое называется "пантеистическим": Бог не есть личность, а просто Энергия, подобная гравитации, пронизывающей всю Вселенную. Эта энергия не имеет ни свободы своих действий, ни их осознания, ни контроля над своими проявлениями. Во всем мире идет неосознаваемое многоликое воплощение Единой Энергии, которая проявляет себя и в добре и в зле, и в создании, и в разрушении; ее частные проявления умирают, но она всегда остается собой, никого не жалея и никого не любя. Елена Блаватская, под чьим влиянием во многом формировался современный оккультизм, так выражала свое понимание Божественной энергии: "Неподвижно Бесконечный и абсолютно Безграничный не может ни желать, ни думать, ни действовать".

Но есть понимание Бога как Личности. В таком богословии, характерном, например, для христианства и ислама, Бог бесконечен, вездесущ, не ограничен ни материей, ни временем, ни пространством. Но при этом Он осознает каждое свое действие, и каждое Его проявление в мире есть результат Его свободного решения.

Нетрудно заметить, что более достойно, более возвышенно размышляет о Совершенном Бытии та философия, которая видит в Нем Личность, самоосознающее и самоконтролирующее сознание. Может быть, правы атеисты, и никакого "Совершенного Бытия" и нет. Но если уж заниматься религиозной философией и создавать гипотезу о таком Бытии, то более глубокой и последовательной будет та, которая отнесет самосознание к числу совершенств, и потому в Абсолюте увидит Личность.

Итак, та религия, которая могла бы превзойти христианство, должна была бы сохранить понимание Бога как свободной и разумной Личности.

Кроме того, можно быть нерелигиозным и неверующим человеком, но все-таки понимать, что среди множества богословских концепций самая чистая, возвышенная, продуманная та, которая возвещает: "Бог есть любовь". И тот образ Божественной Личности оказывается и более глубоким и более привлекательным, который видит проявления Бога не только в воле, в силе или в разуме, но и в любви.

И вот представим, что с этим великим богословским тезисом "Бог есть любовь" мы подходим к тем образам Бога, которые есть в монотеистических религиях.

Подойдем к мусульманскому богослову и спросим: можно ли сказать об Аллахе, что Он есть любовь? Наш собеседник на некоторое время задумается. Это естественно, потому что прямой формулы "Бог есть любовь" в Коране нет, а для человека любой веры не так уж просто произнести богословскую формулу, которой нет в том писании, что для него является святым. И все же после некоторого раздумья мусульманский наставник ответит нам: "Да. Конечно, прежде всего Аллах есть воля. Но, можно сказать и то, что в Нем есть любовь к людям. Любовь есть одно из 99 святых имен Всевышнего".

И я спрошу моего собеседника: а какие дела любви присущи Всевышнему согласно Корану? В чем проявилась любовь Аллаха к людям и в чем засвидетельствована? - "Он сотворил мир. Он послал людям Своих пророков и дал Свой закон".

И тогда я задам мой третий вопрос "Это было тяжело для Него?" - "Нет, мир ничтожно мал по сравнению с могуществом Творца". Бог лишь издалека возвещает людям Свою волю. Он обращается к людям с такого неизмеримого расстояния, что огонь человеческого страдания и беззакония не опаляет Его Лик. Любовь Бога к миру, как она понимается в исламском образе Творца, беструдна, не-жертвенна.

Те же три вопроса мы задаем о ветхозаветном Иегове. И слышим те же ответы. И лишь в конце будет сказано: "Иегова любит людей. И при всей Его надмирности Он говорит, что не может быть вполне безмятежен и покоен без человеческой любви... Он не просто дает Закон. Он умоляет людей не забывать Его. Ему трудно с людьми. Он говорит о Себе, что Он - "Бог ревнитель". Он вступил в брак с Израилем и неверность людей болезненна для Него". Но любовь Бога к людям, как она известна в Ветхом Завете, не сделала Бога человеком.

Где же в мире религий есть представление о том, что любовь Бога к людям столь сильна, что она ввергает Самого Творца в мир людей? Есть много мифов о воплощении богов в мире людей. Но это всегда воплощения неких "вторичных богов", это повести о том, как один из многих небожителей решился придти к людям, в то время как Божество, почитаемое в данной религиозной системе как источник всякой жизни, так и не перешло за порог собственного всеблаженства. Ни Прометей, умирающий ради людей, ни Осирис, чья жертва была столь ценима египтянами, не воплощают в себе Абсолютное Божество. Страдают герои и полубоги. Но подлинно Высший не делает Себя доступным человеческой боли.

Где же мы можем найти представление о том, что не один из богов, а Тот, Единственный, вошел в мир людей?

Эта идея есть в кришнаизме (где Кришна понимается как Личный и Единый Бог-Творец). "Верховный Господь" Кришна не просто создал мир и не просто дал откровение. Он лично, непосредственно принес его людям. Он стал человеком. И даже не царем - а слугой, возничим.

Но стал ли он человеком вполне и навсегда? - Нет, лишь на время урока он казался человеком. И человеческая плоть, равно как и человеческая душа не взяты им в Вечность. Ему не было трудно быть человеком. Но сам он не испытал ни человеческой боли, ни человеческой смерти... А своего ученика Арджнуну он благословил на убийства... Он заповедует людям любить его. Но любит ли он сам людей - остается не вполне ясным.

Итак, высшая богословская формула гласит "Бог есть любовь". Высшая формула любви определяет: "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих" (Ин. 15,13). Такой любви к людям не открывает ни один богословский образ во внеевангельском мире.

И мы спрашиваем Бога Евангелия: как Ты любишь людей? И Он отвечает: до Моей смерти... Его любовь не только создала мир. Его любовь не только подарила людям свободу. Его любовь не только дала нам закон. Его любовь не только даровала нам пророков и мудрость. Его любовь не только приняла человеческий лик. Он не казался _ Он стал человеком. "Всю тебя, земля родная, в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя" (Ф. Тютчев). И Его любовь к нам пошла до конца, до предельной точки, до полной отдачи Себя, до полного отказа от Себя, до жертвы и смерти. "Как будто вышел человек, и вынес, и открыл ковчег, и все до нитки отдал" (Б. Пастернак)...

Этот Бог - есть Любовь. Он не просто любит. Он есть Любовь. Он не просто имеет любовь. Он есть Любовь. Он не просто проявляется в любви. Он есть Любовь.

Оккультисты скажут: мы признаем великое значение жертвы Христа, мы видим в ней знак и урок Божией любви. Но это заявление не сделает их христианами. Во-первых, Карма, которая является высшим принципом оккультной философии, никого не любит. Она просто автоматически действует. Во-вторых, для христиан во Христе "обитала вся полнота Божества телесно", а для оккультистов во Христе была всего лишь частичка Божества. В-третьих, для христиан воплощение Бога в человеке, во Христе было свободным и чудесным действием любви. Для оккультистов же Божество просто присутствует в каждом мировом феномене, в том числе и во Христе, равно как и в том копье, которым Христос был пронзен, и в той чаше, в которой Пилат умывал руки. Божество страдало не потому, что хотело вобрать в Себя опыт человеческой боли, а потому, что Ему некуда было уйти. Бога вне мира с точки зрения оккультистов нет, и поэтому, разламывая любой камень - разламывают кусочек божества, которое в общем-то вовсе не соглашалось (Ему "нечем" соглашаться, в нем нет Личности) никаких страданий.

Оккультисты готовы почтить страдания Христа, но для них Он не более чем "планетарный Логос", сошедший с не слишком высокой ступени "Космической Иерархии". Но это значит, что именно о Боге и нельзя сказать, что именно Он есть любовь: на Голгофе умер ведь не Бог, а более низший чин... И, значит, по настоящему в Божестве нет любви - она проявляет себя лишь на более низких, более земных и человечных "планах бытия". Значит - опять нельзя сказать, что "Бог есть любовь".

Величие евангельской мысли раскрывается вполне, лишь если брать ее целиком, а не кусочками: если понять, что христианство строится именно на возвещении о том, что Сам Бог, Тот, выше Кого нет никакого бытия, воплотился в распятом Сыне Марии.

Как легко, занявшись перетолкованием христианства, незаметно убить саму его душу, видимо на примере навязчиво-известной секты "Свидетели Иеговы". Почти все уже встречали у порога своей квартиры или на улице группки людей, распространяющих журнал "Сторожевая башня" вместе с книжками типа: "Ты можешь жить вечно в раю на земле". Это люди из секты "Свидетели Иеговы". Они называют себя христианами и признают Новый Завет, но при этом отрицают Троицу и полагают, что Христос - "пророк", но никак не Бог.

Я не буду сейчас разбирать их аргументацию. Я просто попробую согласиться с ними и признать, что Христос - не Бог. Христос - Учитель, Проповедник. Но - не Бог.

Такими глазами смотрят на Него очень и очень многие люди, не имеющие вообще никакого отношения к "Свидетелям Иеговы". Я бы даже сказал, что это обыденная и естественная точка зрения. Чтобы признать во Христе Бога - нужно благодатное Откровение от Самого Бога. А чтобы увидеть в Нем просто философствующего галилейского Странника, никакой сверхъестественной благодати не нужно; такое восприятие вполне рассудочно и обыденно.

Но можно ли принять Евангелие, если не принимать Божественность Христа? Если прочитать Евангелие глазами человека религиозного, но не верящего в Троицу, - то что откроется на страницах христианского Писания?

По моему, даже не религиозному, а просто нравственному ощущению, если "Свидетели Иеговы" правы, то нет более мерзкой религии, чем религия Евангелия. Ведь христианство говорит: "Бог есть любовь". А Тот, Кто умер на Голгофе, оказывается, отнюдь не есть Бог. Что же получается? Если Христос не был Богом, то Тот Небесный "Отец", Которого Иисус умоляет пронести мимо Него чашу страданий. Оказывается не лучше тов. Жданова, который призывал ленинградцев мужественно переносить тяготы блокады и терпеливо воспринимать уменьшение карточных выдач, но сам не испытывал ни холода, ни голода. Странный Бог, требующий, чтобы Его именовали Любовью, но Сам не приемлющий высшее служение любви, поручая его Христу.

Если Бог Сам не страдал на Голгофе - почему и за что мы должны благодарить Его при виде распятия Сына Марии? Бог Ветхого Завета говорит: "Славы Моей не дам никому". А не похитил ли Он Сам чужую славу? Не присвоил ли Он Себе ту человеческую благодарность, которую мы должны были бы принести к гробнице галилейского Проповедника?

Кому я должен быть более благодарен? Командующему, который из безопасности своего КП дал разрешение на воинскую операцию, или конкретному солдату, который, рискуя своей жизнью, вырвал меня из рук террористов?

Евангелие учит, что нет большей любви как положить жизнь свою за ближних своих. Но Бог, дающий эту заповедь, Сам поступает иначе. Не Свою жизнь Он жертвует ради людей, а жизнь самих же людей, лучшего из людей, ради прощения худших. Чужим страданием Бог омывает чужие грехи. Кровь Христа застилает Ему глаза так, что Он уже не видит иных беззаконий и все прощает. Бог проливает чужую кровь, чтобы изменить Свое отношение к людям. "Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас" (Рим. 5, 8). Если Христос не Бог, то как смерть другого может доказать Божью любовь?

Если Христос - не Бог, а всего лишь "учитель" или "пророк", в таком случае для Бога Иисус не более чем жертвенное животное, чью кровь люди должны почему-то пролить, чтобы вызвать милостивное отношение к себе у Того, перед чьим Всевидящим оком была пролита кровь Жертвенного Агнца. Если Христос - не Бог, то нет в мире книги, более оскорбляющей нравственное чувство. Люди долго и со вкусом грешили - и Бог на них сердился. Наконец, люди совершили самое гнусное, что они могли сделать, - они убили единственно светлого Человека на земле. И в ответ на это преступление апостолы Христа почему-то заявили, что после убийства Христа Бог больше на людей не гневается, что наши грехи омыты Кровью Иисуса...

Для иеговистов Христос не более чем некое существо, страдающее за чужие грехи и используемое двумя другими сторонами, чтобы выяснить их отношения между собой. Бог гневается на людей за то, что люди нарушили Его заповеди. Люди Ветхого Завета убивают животное - и Бог умилостивляется. Получается, что и в Новом Завете Богу, чтобы изменить свое отношение к людям, нужно удить какого-то воплощенного Ангела.

Бог "Свидетелей Иеговы" возложил крест на плечи творения. Бог христиан, верящих в Троицу, Сам взял Крест на свои собственные плечи.

Если Христос умер за нас, если Христос проявил ту любовь, больше которой не может быть, и если при этом Христос не был Богом, - то одно из двух. Или христианин, то есть тот, кто действительно полюбил Христа, должен стать атеистом: он почитает Христа, любовь Которого он видел и познал, но и знать ничего не желает о Боге, Который свою собственную любовь к людям не проявил ничем. Или же он должен почитать Бога именно за то, что Тот разрешил убить лучшего из людей...

Если за меня умер Христос - почему я должен за это любить Бога? Если Христос не Бог, за что же благодарить Бога? От смерти нас избавил Христос, Бог же всего лишь дал Ему разрешение действовать по любви. Не Отца мы должны благодарить, а только Христа. И спасены мы тварью, не Творцом. Итак, по логике "Свидетелей Иеговы" Христос Своим подвигом поставил под угрозу самую суть монотеизма. Он настолько запечатлелся в памяти людей, что затмил Собой Иегову. И только естественно, что имя Иеговы было забыто спасенными людьми. Бог это не мог не предвидеть. Зачем же Он предложил такой способ избавления людей, который неизбежно привел людей к почитанию не-Бога, то есть - во власть язычества? Бог всегда так старательно заботился, чтобы Израиль не стал слишком почитать своих героев, учителей (Бог оставляет в неизвестности даже могилу Моисея), свои святыни (уничтожение медного змия). И вдруг - такая ошибка...

Если "Свидетели Иеговы" правы, тоя могу их поздравить с поразительным открытием: оказывается, одним из самых первых атеистов в мире был... апостол Павел. Именно он однажды сказал: "Я рассудил быть у вас незнающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого" (1 Кор. 2, 2). Если Христос - не Бог, то Павел говорит здесь о том, что Бога он и знать не хочет. Христос затмил Своим Крестом Небо. Для Павла Христос не открыл Отца, а спрятал за Собою.

Если не признать во Христе "великую благочестия тайну: Бог явился во плоти" (см.: 1 Тим. 3, 16), то апостольская проповедь Христа оказывается утонченной атеистической пропагандой. Ведь апостолы проповедуют, что "нет ни в ком ином спасения" (Деян. 4, 11). Если Христос - не Бог, а только "посланник", "учитель", только "человек", если Сын и Отец не одно и то же, то перед нами проповедь атеизма. Бог не спасет и не спасает. Спасение только в человеке Иисусе. Но апостолы явно не атеисты. Они верят в Творца. И они прекрасно понимают, что человек не даст выкуп за душу свою (мс.:Мф. 16, 26). Если спасение в Боге и если спасение только во Христе, - то эти два исповедания веры можно совместить лишь с помощью учения о Троице.

И только в одном случае мы можем вновь с религиозным и нравственным благоговением отнестись к повествованию Нового Завета: если в изможденном лике Голгофского Страдальца узнаем только Того, Кто некогда Сам создал все мироздание.

Поэтому самая суть монотеистической религии требует признать Троицу, требует узнать в Распятом Христе - Вечного Сына, Истинного Бога. И к "Свидетелям Иеговы" относится тот же упрек, который еще в IV веке сделал святитель Григорий Нисский арианам, также отрицавшим Божественность Христа: "Почему ты лишаешь благодарности за наше спасение Отца, совершившего освобождение людей от смерти силою Своей, которая есть Христос?" (1).

Большая любовь Бога к людям не может быть явлена (ибо "карма" или "Фохат" и не подумают взойти на крест ради людей, и "знаки Зодиака" не станут менять привычной колеи ради помощи людям). Поэтому от Голгофы путь может быть только вниз: любой возвеститель какой-то религиозной "новинки" после Христа, если его проповедь берется "расширять" или "обновлять" Евангелие, делает шаг вниз, в тот магизм и в то законничество, от которых Спаситель освободил людей. Так с Северного полюса любой шаг ведет в одном направлении: к югу. Так с Эвереста шаг в любом направлении означает уже спуск.

Все разговоры о "третьем Завете", об "эпохе Духа" и "эре Водолея" не учитывают одного библейского обстоятельства: мы живем в "последнее время". Оно последнее не в том смысле, что не сегодня-завтра настанет конец света. До конца истории могут быть еще тысячи и тысячи лет, и все-таки наше время все равно - последнее. Оно "последнее" уже две тысячи лет. Самое главное уже произошло. Бог уже стал человеком, и Он не намеревается "развоплощаться". Те, кто собираются превзойти "последнее время" христианства в "Новой Эпохе", на деле опустились в маету "пред-последних", доновозаветных эпох.

 

 

Чья власть?

15 марта - памятный день в истории России. Это - день отречения императора Николая II и день обретения "Державной" иконы Божией Матери. На этой иконе Богородица держит в руках скипетр и державу - знаки императорской, Державной власти. Именно в день исчезновения монархии в России в 1917 году в Коломенском, близ Москвы, была чудесным образом найдена икона, ранее неизвестная ни прихожанам, ни священникам, ни искусствоведам, ни богословам.

Одного этого совпадения было достаточно, чтобы эта икона стала особо любимой народом и особо ненавидимой коммунистической властью.

Явление этого образа есть некий жест Небес. И, как всякий жест, не сопровождаемый ясно вымолвленным словом, он настоятельно взывает о своем истолковании.

Смиренная Мария "подобрала" выпавшие из рук Государя символы власти - или отобрала их? Этот вопрос оставим пока без ответа. Но вот что важно: в 1917 году верховная власть над Россией оказалась не в руках масонов и не в руках большевиков. Державная икона настаивает, что эта власть оказалась прямо возводимой к Горним сферам. Какими бы ни казались всесильными силы зла, Икона свидетельствует - Бог не отдал Россию бесам.

Я не хочу никого убеждать. Я просто говорю: верующий человек в своей жизни видит действие Промысла. Я знаю, лучше других знаю, что я - свободен, что в каждое мгновение жизни от меня зависит, чем я стану при следующем шаге... И в то же время, оглядываясь назад, я с благоговением осознаю: я не был одинок в своей жизни, рядом со мною все время шел Кто-то. Я не о себе, собственно, говорю, а о том, что являет людям вся библейская история: Бог не просто Творец мира, Он еще и Господин истории.

У Пилата нет власти. Он не может дотронуться до своего Узника - если Тот не дозволит. "У вас же и волосы на голове сочтены"... И вот, если не к волосам, а к зенице ока России, к ее святыням и к людям прикоснулась пожигающая рука - чем должна была ответить на это Церковь? Проклятием палачам? Хулой на Бога? Призывом к оружию? Благословляющим приятием?.. Но умирать с проклятьем на устах, может и достойно для языческого героя, но не полезно для христианина. "Похули Бога и умри" - так говорила жена ветхозаветному страдальцу Иову, но праведник решил иначе ("Неужели доброе буду принимать от Бога, а злое не буду" - сказал он в своем сердце)... В тот страшный год России Бог дал ей патриарха Тихона, а Патриарх отказался дать даже тайное благословение вооруженному противоборству с большевиками. Патриарх - благословил происходящее. Нет, он не большевиков благословил, он благословил Крест, он принял чашу страданий. В подносимом ему свитке скорби и боли он распознал руку Божию. А еще он написал акафист Державной иконе Божией Матери.

У великого Патриарха был великий современник, тоже остро чувствовавший таинство истории. Это поэт Волошин: "Верю в правоту Верховных сил, расковавших древние стихии, и из недр обугленной России говорю: Ты прав, что так судил"...

Миром правит Бог, сатана может править лишь балом - карнавалом, круженьем, мельтешеньем, пустотой. И одна из самых очевидных его уловок состоит в том, чтобы заставить людей поверить, будто именно Воланд является Мироправителем и Вседержителем. Помогать людям утверждаться в этом представлении об историческом всесилии богоборческих сил и о бессилии Господа в Истории - значит играть на руку самозванцу.

В дни скорби Иерусалима пророки Израиля обличали не жестокости разрушителей-иноплеменников; свое горькое слово с требованием покаянного обновления они - от имени Бога - обращали к самому народу Израиля... И в дни скорби и крушения России Церковь проповедовала не о кознях "германского генерального штаба", она говорила о Державной иконе. Вера в Промысл укрепляет человека: она не оставляет места отчаянию.

Один из законов человеческого становления гласит: нравственная высота человека определяется тем, насколько он готов оправдывать (т.е. - осмыслять) свои собственные страдания. Св. Иоанн Златоуст говорил, что тот, кто научился благодарить Бога за болезни, уже недалек от святости. (Другое дело - что нельзя благодарить Бога за болезни, ниспосланные соседу). Если я смогу в минуту моей скорби сказать в своем сердце: "вот, грехи мои настигли меня и Господь касается меня Своим целительным, хотя и жгучим посещением" - это будет шаг в моем духовном росте. Но если в момент скорби соседа я приду к нему и стану ему пояснять, что это его за грехи Бог так наказывает - я сам совершу грех профанации. Нельзя подглядывать в книгу чужой судьбы.

Россия - моя страна. А, значит, я не могу как иностранец или нерелигиозный человек, сводить происшедшее в те годы обвала к игре политических стихий (а слишком многие страницы сегодняшней патриотической и даже церковной печати предлагают именно такой - посторонне-неправославный взгляд на судьбу России). И, значит, жест Державной иконы обращен и ко мне. Ответить на него я могу лишь исповеданием: Верую и исповедую, яко Твоя есть воля и сила и слава, власть и забота. Верую, что Россия не оставлена Тобою, что скорбящее сердце Твоей Матери в 1917 году стало не дальше, а ближе к русским селениям. Верую, что никому не передана Твоя верховная власть над миром и Россией - ни ЦК, ни парламенту, ни "синедриону", ни президентам. И только поэтому и могу я чувствовать себя в России - дома.

И поэтому и могу я еще надеяться на то, что 1917 год не повторится. Потому что тогда и Церковь и народ были достаточно сильны, чтобы вынести те удары и не умереть ни духовно, ни социально. Сейчас такого запаса сил в России уже нет. И потому еще одна гражданская война приведет просто к исчезновению народа. Зная же, что Бог не возлагает на человека крест, который был бы ему не по силам, и зная немощь наших сегодняшних сил - я надеюсь на то, что повторения былых катастроф в России не будет.

У политиков свои планы и расчеты. Но в Коломенском, в бывшем царском поместье, и поныне теплятся лампада и молитва перед ликом единственной Самодержицы Российской.

 

 

Мечта о коммунизме

Я, наверное, отношусь к числу "лестничных мудрецов". Это такие люди, которым самые верные и точные слова, самые нужные аргументы приходят уже "на лестнице", т.е. после того, как разговор, в котором эти слова были нужны, уже закончен.

Так, на днях, ко мне на улице подошел радиокорреспондент и спросил: "О чем Вы мечтали в детстве?". С ходу, в одну минуту, я смог сказать мало. И лишь к исходу этой минуты я сам начал, наконец, понимать, что же я действительно хотел бы сказать по этому поводу.

Итак - о чем же я мечтал в детстве?

Если говорить о самом раннем детстве - то о коммунизме. Коммунизм в моем представлении выглядел как большой магазин игрушек, куда можно зайти и взять любую игру - без денег и без родительских разъяснений, почему они не могут себе позволить столь дорогую покупку.

Я сказал это корреспонденту (который, невзирая на вечернюю темноту, очевидно все же разглядел, что я в рясе) и, естественно, напросился на более провокационный вопрос: "Сбылась ли Ваша детская мечта?".

Да, сбылась! Изменилось направление моих потребностей, оловянные солдатики мне уже больше не нужны. Но вот по отношению к тому, что мне действительно сегодня нужно - моя коммунистическая мечта сбылась.

Что мне нужно - я могу получить. Моя родная православная Церковь, как в той мечте моего детства, предлагает мне удивительные дары: вот дар молитвы, вот дар любви, вот дар чистоты, вот дар мудрости, вот дар целомудрия. Бог - даром - дает их тебе. Ты лишь возьми.

Но совершенная неожиданность таится дальше. Человек, оказывается не умеет принимать подарки. Я не говорю о том, что он не умеет благодарить (а дар ведь требует ответа) - это все мы слишком хорошо знаем. Но, оказывается, мы просто не умеем принимать дар. Во всяком случае дар Божий оказывается для нас непомерно велик. Замечательный христианский писатель и богослов пятого века Августин Блаженный признавался в своей "Исповеди", что в юности он долго не мог получить просимый им у Бога дар целомудрия. И лишь позднее он понял, что "каждый раз, когда мои уста громко произносили: "Господи, дай мне дар целомудрия", мое сердце шептало: но только не сейчас".

Мы просим у Бога даров - но понимаем ли мы, что значит их принять? Мы просим у Бога любви. Но любить другого - значит впустить его в свою жизнь и в свою сердце, стать беззащитным перед любимым; значит быть готовым принять в себя как свою собственную не только его радость, но и боль. Короче, любить - значит выйти из своего уютного одиночества, открыть себя сквознякам, раскрыть себя перед непредсказуемостью свободы другого человека. Любить другого - значит забыть себя. Так мать любит малыша. Готовы ли мы к такой любви? Если нет - то мы просим Бога о том, чего на деле не хотим принять.

Один из православных учителей духовности предупреждал: "Знаешь ли ты, чего ты просишь, когда просишь Бога дать тебе смирение? Ты просишь поруганий". Я молюсь: "сердце чисто созижди во мне Боже" - но некий голос в сердце перечит мне: а действительно ли ты хочешь этого? А если окажется, что ты не сможешь обрести чистоту, если не будешь претерпевать скорбь и болезнь - ты согласишься, из рук Божиих, с миром, принять болезнь, которая уцеломудрит тебя? И у меня нет положительного ответа...

Вот один из законов духовной жизни: Бог не может дать человеку ничего меньшего, чем Он Сам. К ребенку в детский дом пришел человек, желающий усыновить его. Он может подарить маленькому человеку радость сыновства, может подарить ему самого себя. А тот лишь просит дать ему копеечку на мороженое... Бог нашел нас - через Голгофу, придя туда, где оказались мы: "Он приходит в души, Его взыскавшие, во глубину сердечного ада", говоритпреподобный Макарий Египетский. Он пришел, чтобы отогнать от нас смерть, и подарить нам жизнь. А мы просим - мороженое... Немножко больше зарплаты, немножко больше здоровья, немножко меньше врагов...

Дар - это то, чего у меня нет, то, чего я не могу сделать своим усилием. Это - не мое. Но то, что не является моим, может, войдя извне в мою жизнь, ее сильно потеснить и переменить. Вот этих перемен и боится человек. Издалека поглядывает он на Церковь, говорит может быть даже красивые слова о ней - но боится сам приблизиться к Богу. Ведь понимает же: можно стать членом партии - и не менять свою жизнь; можно стать приверженцем любой философии - и не менять свою душу. А вот христианином без перемен стать нельзя. Бог приносит нам дар перемен.

Поэтому и выходит так: я живу в Церкви, но Церковь совсем немножко живет во мне, ибо мало места я оставляю предложенным мне Дарам. То есть, если я живу - я живу Богом в Церкви, но если я мало живу в Боге - значит много я умираю... Помести человека в самую лучшую больницу, с самой лучшей техникой и лекарствами, к самым мудрым и нежным врачам - однако если он будет каждый раз приближающегося к нему врача бить по рукам, трудно ему будет исцелиться. Дар трудно принять. Но все же не отчаивается, звучит в наших сердцах голос Врача наших душ: "Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое"(Второзаконие, 30,9). Дар ждет нас. Только бы нам решиться быть одаренными. Пока мы в жизни - даже "на лестнице" никогда не поздно одуматься. Но за порогом самой жизни уже нет такой "лестницы". Там "лестничная мудрость" может оказаться слишком запоздалой.

 

 

Родительская суббота

Одно из самых тягостных зрелищ на свете - поминки, совершаемые атеистами. Вот все пришли домой от свежей могилы. Встает старший, поднимает рюмку... И вот в этот момент все просто физически ощущают, что они что-то могут и должны сделать для того, с кем только что они простились. Молитва об ушедших - это потребность сердца, а не требование церковной дисциплины. Сердце требует: помолись!!! А рассудок, покалеченный еще школьными уроками безбожия, говорит: "Незачем, молиться, некому и не о ком: небеса полны разве что радиоволнами, а от того человека, с которым мы жили еще три дня назад, не осталось уже ничего, кроме того безобразия, которое мы только что засыпали землею". И на лицах людей отражается эта внутренняя сшибка. И звучат столь ненужные слова: "Покойный был хорошим семьянином и общественным работником"...

Нас не было - нас не будет. Так не есть ли человек, чья жизнь нелепо мелькает меж двумя пропастями небытия, не более чем "покойник в отпуске"?.. Я умру, а мир останется полным, как новехонькое яйцо. Борис Чичибабин однажды дал безжалостно-точное определение смерти, какой она предстает неверующему человеку: "Лишь мясо - в яму".

Как мало в жизни светлых дней,

Как черных много!

Я не могу любить людей,

Распявших Бога!

Да смерть - и та! - нейдет им впрок

Лишь мясо в яму,

Кто небо нежное обрек

Алчбе и сраму.

Что люди выносят с кладбища? Что сам ушедший смог обрести в опыте своего умирания? Сможет ли человек увидеть смысл в последнем событии своей земной жизни - в смерти? Или и смерть - "не в прок"? Если человек перейдет границу времени в раздражении и злости, в попытке свести счеты с Судьбой, - в Вечности запечатлеется именно такой его лик... Поэтому-то и страшно, что, по мысли Мераба Мамардашвили, "миллионы людей не просто умерли, а умерли не своей смертью, то есть такой, из которой никакого смысла для жизни извлечь нельзя и научиться ничему нельзя". В конце концов, то, что придает смысл жизни, придает смысл и смерти... Именно ощущение бессмысленности смерти делает столь тяжелыми и неестественными похороны атеистов.

Для сравнения - сопоставьте Ваше ощущение на старом кладбище, где покой людей сторожат могильные кресты - с тем, что чувствует Ваше же сердце при посещении советских звездных кладбищ. Можно с мирным и радостным сердцем гулять - даже с ребенком - по кладбищу, скажем, Донского монастыря. Но не чувствуется мира на советском Новодевичьем...

В моей же жизни был случай прямой такой встречи. В 1986 году в пожаре Московской духовной академии сгорели пятеро семинаристов. Хоронили их на городском кладбище Загорска. И вот, впервые за десятилетия на это кладбище пришли священники - не таясь, в облачениях, с хором, с молитвой. Пока студенты прощались со своими однокурсниками, один из монахов отошел в сторонку и тихо, стараясь быть максимально незаметным, стал ходить среди соседних могил. Он кропил их святой водой. И было такое ощущение, что из под каждого холмика доносится слово благодарности. В воздухе как бы растворилось обещание Пасхи...

Или вот иной пример неуничтожимости человека. Попробуйте, взяв в руки книгу, помолиться об ее авторе. Берете в руки Лермонтова - скажите про себя, раскрывая нужную Вам страничку: "Господи, помяни раба твоего Михаила". Прикасается Ваша рука к томику Цветаевой - вздохните и о ней: "Прости, Господи, рабу Твою Марину и приими ее с миром". Все будет прочитываться иначе. Книжка станет больше самой себя. Она станет встречей с человеком.

Пушкин (упокой, Господи, раба Твоего Александра!) среди обстоятельств, которые человека делают человеком, называл "любовь к отеческим гробам". Каждого человека ждет отправление "в путь всея земли" (Иис. Нав., 23,14). Не может быть вполне человеком тот, кого никогда не посещала мысль о смерти, кто никогда в тайнике своего сердца не повторял те слова, которые произнес преподобный. Серафим Саровский: "Господи, как мне умирать будет?".

Событие смерти, ее таинство - одно из важнейших событий во всей жизни человека. И потому никакие отговорки типа "некогда", "недосуг" и т.п. не будут приняты ни совестью, ни Богом, если мы забудем дорогу к родительским могилам. Надеюсь, мы никогда не доживем до тех лет, когда исполнится мечта Елены Рерих: "Кладбища вообще должны быть уничтожены как рассадники всяких эпидемий"1.

Для восточного мистицизма тело человека - лишь тюрьма для души. По высвобождении - сжечь и выбросить. Для христианства тело - храм души. И верим мы не только в бессмертие души, но и в воскресение всего человека. Потому и появились на Руси кладбища: семя бросается в землю, чтобы с новой космической весной взойти. По слову апостола Павла тело - храм духа, живущего в нем, а, как мы помним, "и храм поруганный - все храм". И потому тела дорогих людей у христиан принято не бросать в огненную бездну, а класть в земляную постель...

Перед началом и в дни Великого Поста, перед тем, как мы сделаем первый шаг навстречу Пасхе, звучит под сводами храмов слово нашей любви ко всем тем, кто прежде нас шел дорогой жизни: "Упокой, Господи, души усопших раб Твоих!". Это - молитва обо всех, ибо, по замечательному слову Анастасии Цветаевой, "тут только есть верующие и неверующие. Там - все верующие". Теперь они все видят то, во что мы только веруем, видят то, во что когда-то они же запрещали веровать нам. И, значит, для всех них наше молитвенное воздыхание будет драгоценным даром.

Дело в том, что человек умирает не весь. В конце концов еще Платон спрашивал: почему, если душа всю жизнь борется с телом, то с гибелью своего врага она должна сама исчезнуть? Душа пользуется телом (в том числе и мозгом и сердцем) - как музыкант пользуется своим инструментом. Если струна порвалась - мы уже не слышим музыки. Но это еще не основание утверждать, что умер сам музыкант.

Люди скорбят, умирая или провожая умерших, - но это не есть свидетельство о том, что за дверью смерти только скорбь или пустота. Спросите ребенка в утробе матери - желает ли он выходить оттуда? Попробуйте описать ему внешний мир - не через утверждение того, что там есть (ибо это будут реалии, незнакомые ребенку), а через отрицание того, что питает его в материнском чреве. Что же удивляться, что дети плача и протестуя приходят в наш мир? Но не таковы ли скорбь и плач уходящих?

Лишь бы рождение не сопровождалось родовой травмой. Лишь бы дни подготовки к рождению не были отравлены. Лишь бы не родиться в будущую жизнь "из-вергом".

Мы вообще, к сожалению, бессмертны. Мы обречены на вечность и на воскрешение. И как бы нам ни хотелось прекратить свое существование и не нести наши грехи на Суд - вневременная основа нашей личности не может быть просто унесена ветром времени... "Хорошие новости из Иерусалима" состояли в том, что качество этого нашего приснобытия может стать иным, радостным, бес-судным ("Слушающий слово Мое и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь" - Ин. 5,24).

Или непонятно, что такое душа? Есть ли она? Что это такое? - Душа - это то, что болит у человека, когда все тело здорово. Ведь говорим же мы (и ощущаем), что не мозг болит, не сердечная мышца - душа болит. И напротив - бывает, что при муке и скорби что-то в нас радуется и чисто поет (так бывает с мучениками).

"Смерти нет - это всем известно. Повторять это стало пресно. А что есть - пусть расскажут мне..." - просила Анна Ахматова. О том, "что есть", и говорят родительские субботы, восходящие к празднику Успения. Праздник... Но это ведь день кончины Богоматери. Почему же - праздник?

А потому, что смерть не есть единственный способ кончины. Успение - антоним смерти. Это прежде всего - не-смерть. Два этих слова, различающихся в языке любого христианского народа, означают радикально противоположные исходы человеческой жизни. Взращивает человек в себе семена любви, добра, веры, всерьез относится к своей душе - и его жизненный путь венчается успением. Если же разрушение он нес себе и окружающему миру, раной за раной уязвлял свою душу, а грязь из нее, неухоженной и заросшей, выплескивал вовне - конечный, смертный распад завершит его прижизненное затухание.

Отныне (в смысле - со времени воскресения Христа) образ нашего бессмертия зависит от образа нашей любви. "Человек поступает туда, где ум имеет свою цель и любимое им", - говорил преподобный Макарий Египетский.

На иконе Успения Христос держит на руках младенца - душу своей Матери. Она только что родилась в Вечность. "Господи! Душа сбылась - умысел твой самый тайный!", - можно было бы сказать об этом миге словами Цветаевой.

Душа "сбылась", исполнилась - и в слове "успение" слышатся отголоски не только "сна", но и "спелости" и "успеха".

"Время умирать" (Эккл. 3,2). Может быть, самое разительное отличие современной культуры от культуры христианской - в неумении умирать, в том, что нынешняя культура не вычленяет в себе это время - "время умирать". Ушла культура старения, культура умирания. Человек подходит к порогу смерти не столько стараясь всмотреться за его черту, сколько без конца оборачиваясь назад и с ужасом вычисляя все разрастающееся расстояние от поры своей молодости. Старость из времени "подготовки к смерти", когда "пора о душе подумать" стала временем последнего и решительного боя за место под солнцем, за последние "права"... Она стала временем зависти.

У русского философа С. Л. Франка есть выражение - "просветление старости", состояние последней, осенней ясности. Последняя, умудренная ясность, о которой говорят строки Бальмонта, списанные "современностью" в раздел "декадентства":

День только к вечеру хорош.

Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.

Закону мудрому поверьте -

День только к вечеру хорош.

С утра уныние и ложь

И копошащиеся черти...

День только к вечеру хорош.

Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.

Здесь приходила к человеку мудрость. Мудрость - это, конечно, не ученость и не энциклопедичность, не начитанность. Это - знание немногого, но самого важного. Потому-то к монахам - "живым мертвецам" (при постриге как бы умершим для мирской суеты, и, поэтому ставшим самыми живыми людьми на земле) - и ездили энциклопедисты за советом. Гоголь и Соловьев, Достоевский и Иван Киреевский, лично беседовавший с Гегелем и Шеллингом, своих главных собеседников нашли в Оптиной пустыни. Потому что здесь разговор шел "о самом важном". Самым важным Платон - отец философов - называл вот что: "Для людей это тайна: но все, которые по-настоящему отдавались философии, ничего иного не делали, как готовились к умиранию и смерти".

В середине нашего века константинопольский патриарх Афинагор (1) так говорил о времени умирания: "Я хотел бы умереть после болезни, достаточно долгой, чтобы успеть подготовиться к смерти, и недостаточно длительной, чтобы стать в тягость своим близким. Я хотел бы лежать в комнате у окна и видеть: вот Смерть появилась на соседнем холме. Вот она входит в дверь. вот она поднимается по лестнице. Вот уже стучит в дверь... И я говорю ей: войди. Но подожди. Будь моей гостьей. Дай собраться перед дорогой. Присядь. Ну вот, я готов. Идем!"...

Помещение жизни в перспективу конца делает ее именно путем, придает ей динамику, особый вкус ответственности. Но это конечно, лишь если человек воспринимает свою смерть не как тупик, а как дверь. Дверь же - это кусочек пространства, через который входят, проходя его. Жить в двери нельзя - это верно. И в смерти нет места для жизни. Но есть еще жизнь за ее порогом. Смысл двери придает то, доступ к чему она открывает. Смысл смерти придает то, что начинается за ее порогом. Я не умер - я вышел. И дай Бог, чтобы уже по ту сторону порога мог я произнести слова, начертанные на надгробии Григория Сковороды: "Мир ловил меня, но не поймал".

 

 

Не все то, что сверху - от Бога

Слушая телевести об очередной секте, потребовавшей от своих членов преступлений, очень уютно чувствовать себя атеистом. Слыша о безумиях "Аум Сенрике" или швейцарского "Солнечного храма" так приятно в глубине души сказать: "Вот до чего может довести религиозный фанатизм! И как я мудр, что всегда сторонился от всех этих религиозных мод и течений!".

Но мудрейшие! Именно ваша рассудительность и теплохладность, ваша взвешенность и размеренность отдала тысячи детей сектантам! В вас (в нас) не нашли дети такой веры и такого идеала, на служение которому они готовы были бы отдать себя. Вы (мы) не смогли зажечь своих детей и тем обрекли их на сгорание в секте.

Вы не потрудились узнать хоть что-то о Евангелии и изнасиловали своей холодной умудренностью детскую жажду чуда и веры. Вы не дали детям элементарных знаний о Боге и о смерти, о душе и о дьяволе, о Свете и о подделках под него - что же теперь сетовать на то, что дети, не слышавшие от вас никакой музыки, пошли за первым встречным Крысоловом, прельщенные фальшивыми звуками его дудочки.

И не валите это на "засилие коммунистов". Дети "Белого братства" - это дети, воспитанные вами в годы религиозной свободы. Им сейчас от двенадцати до двадцати. Кто мешал вам два, три, четыре года назад дать им Евангелие? Сводить в храм? Научить молитве о родителях? Кто мешал - Горбачев? Гайдар? Коржаков?

Впрочем, согласен, вина государства и общественных структур в этой эпидемии есть. Но это не вина атеизма, не вина неверия. Это - вина всеверия.

Я прихожу к первоклашкам в обычную школу, а они с восторгом рассказывают мне все про те же "астральные тела" и Шамбалу. Зайду в пятый класс - услышу о том, что Христос прилетел на НЛО. В одиннадцатом со мной поделятся опытом боевых искусств Востока и медитации. В учительской... Ну, о чем говорят там - я уже сказал. Проповедь г-жи Цвигун потому и имела такой успех, что пришла она не на пустое место. Долго и любовно взращивала наша интеллигенция, сверяющая Евангелие по Рериху, мечту о "живом воплотившемся Боге", который с равной легкомысленностью жонглировал бы словечками из православного лексикона и йогического волапюка. "Паломничества на Восток" захотелось? - Получите в лучшем виде: "Здравствуйте, дети! мы из "Белого Братства!".

Незнание Бога мстит за себя. Заигрывание с верой и легкомысленный флирт со всеми религиями подряд тоже бесследно не проходят. Ну, не все дороги ведут к Небу! Не все! Не все то, что пишет на своем челе "духовность", даст вам Бога. "Духовность" - она и от иных "духов" питаться может. А у тех два любимых занятия. Первое - властвовать над человеком, уверяя его к вящей потехе своих собратий, что на самом деле никаких "чертей" и нет. И второе - рядиться под Христа и убеждать доверчивого поклонника, что свет болотной гнилушки и есть сияние Горнего Иерусалима.

Простите за резкие слова. Но в религии пахнет не только ладаном. Здесь пахнет и потом, и кровью. Религия - очень опасная реальность. "Духовное пространство" - это пространство войны. Здесь легко не заметить ловушки, легко подставить себя под удар, думая, что ты попал в чьи-то ласковые объятия. Как на всякой войне, здесь есть свои раненые. Вот и заполнилась религиозно одичавшая Россия инвалидами духовной войны, что выдают себя за пророков и спасителей...

Если же Вы не хотите однажды увидеть Вашего малыша целующим ноги очередного кумира ("преподобного Муна", "пророка Иоанна" и т.п.), найдите ему Евангелие, почитайте его вместе. И не пропустите то место, в котором некий дух, названный Достоевским "страшным и умным духом, духом самоуничтожения и небытия", искушает Христа цитатами из Библии... Может быть тогда, и не произойдет конец света в одной, отдельно взятой семье - хотя бы в Вашей.

"Приносили к Нему детей, чтобы Он прикоснулся к ним... Иисус сказал им: пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие. Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него. И, обняв их, возложил руки на них и благословил их" (Мк. 10,13-16).

Источник: http://www.kuraev.ru:8080/scoologl.html

 

Виж също:

 

Към съдържанието на Православната Читалня
Емайл


Pravoslavieto.com - Българският Православен портал в Интернет
    www.Pravoslavieto.com